Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Он завершает памфлеты и отдает их в печать. Его опыт подсказывает ему, что этого мало. Он умелыми и точно рассчитанными речами привлекает на свою сторону несколько очень влиятельных лиц. Он обращается к мяснику Сантеру, которому нынче подчиняется Национальная гвардия:

«Я явился положить голову на плаху, если не докажу, что я – великий гражданин. Спасите меня от грабежа и от кинжала. Я ещё смогу принести пользу отечеству…»

Такая отчаянная храбрость и прямота нравится простым, здравомыслящим людям. К тому же в его квартале по-прежнему искренне уважают того, кто приходит на помощь по первому зову и даже без зова. Личное обращение столь уважаемого гражданина льстит вчерашнему мяснику, и отвечает с обратной почтой:

«Я всегда знал вас как человека, который желает сделать добро беднякам. Поэтому я полагаю, что Вам нечего бояться ни грабежа, ни кинжала. Однако правда – одна. Необходимо просветить тех, кого мы считаем обманутыми. Я думаю, что для народа недурно было бы повесить афишу…»

Он так и делает. Афиша висит. Мемуар отпечатан и распространяется среди действительно обманутых граждан. Арест с его имущества снят. Лекуантр вынужден публично признаться с трибуны конвента, что его ввели в заблуждение. Конвент соглашается выслушать гражданина, обвиненного в измене и заговоре и тем самым обреченного гильотине. Такого решения не удавалось добиться ещё никому. Пьер Огюстен смело предстает перед Комитетом общественного спасения, неумолимым и непреклонным, в котором председательствует Дантон. Он раскрывает портфель. Он извлекает один документ за другим. Он читает их с пафосом обвинителя. В этом деле он прокурор, а великому Дантону приходится стать его адвокатом. И Комитет общественного спасения выносит оправдательный приговор, чуть ли не единственный за всё время своей ужасающей деятельности. В довершение своего несравненного великодушия непримиримые судьи выдают оправданному коммерсанту и патриоту охранную грамоту, в которой он признается верным и безупречным сыном отечества.

Мало сказать, что это победа. Это триумф! В его жизни, кажется, пятый или шестой. Можно облегченно вздохнуть и наконец окончательно удалиться от дел, как он мечтал, пережив ни с чем не сравнимый триумф Фигаро и построив дворец. Но ему не суждено по своей воле удалиться от дел. Натура его такова, что без этих сногсшибательных дел он зачахнет и сразу умрет.

В самом деле, свободные граждане, дело с ружьями надлежит завершить. Ведь в купчей есть умело составленный пункт. Правда, два месяца уже истекло. Формально он уже утратил право на выкуп, и теперь английский механизм ни под каким видом не выпустит свою добычу из рук. Безнадежно. Но только не для него!

Он лично отправляется в Комитет общественного спасения и требует полномочий на поездку теперь уже во враждебную Англию. Он бы отправился и без них, но ведь они опять сочтут его изменником и эмигрантом. У него великолепно продуманный план: оружие выкупается, перепродается в Америку, наконец погружается на его корабли и перебрасывается на французские острова, а оттуда теми же кораблями во Францию, после чего они могут поступить на вооружение доблестных французских солдат, которые наконец-то начинают показывать кузькину мать пруссакам и австриякам, давно ненавистным ему.

Спасителям, конечно, не до него. Он вновь применяет испытанный метод. Письма летят одно за другим. Он не просит. Просьбы не для него. Он требует, он доказывает, что они прямо обязаны направить его на службу отечеству, ведь он патриот. Перед таим натиском пасуют даже спасители, тем более, что ружья действительно нужны им позарез. Ему официально присваивают звание комиссара Республики, что по тем временам означает беспредельную власть. Он получает паспорт на имя Пьера Шарона, поскольку в Англии и Голландии под собственным именем ему появляться нельзя. Ему обещают деньги под всё тот же треклятый залог, без которого ружья не выйдут из гавани.

Стоп! Министерство финансов отвечает с обычным спокойствием: денег нет. Денег нет? Тут в нем пробуждается такая энергия, что оторопь охватывает даже Комитет общественного спасения. Он сердится. Он вопиет:

«Граждане законодатели! Я опять ухожу с отчаянием в сердце. У нас сегодня 25 число месяца мая, а конца не видно, и дело, для вас самое насущное, страдает по-прежнему. Утром и вечером, днем и ночью я осаждаю ваши двери, словно прошу милостыни или жизни. Во имя Общественного Спасения, хранителями коего вы являетесь, доведем же хоть что-нибудь до конца! Долготерпение самого Иова или Эпиктета лопнуло бы, бейся он, как бьюсь я ради пользы дела…»