Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Предупреждаю вас ещё об одном. С огорчением наблюдая последние четыре года, как повсеместно злоупотребляют пышными фразами, подменяя ими в делах самых значительных точные доказательства и здравую логику, которые одни могут просветить судей и удовлетворить положительный ум, я сознательно отказываюсь от всяких ухищрений стиля, от всяких красот, к которым прибегают, чтобы пустить пыль в глаза, а частенько – и обмануть. Я хочу быть простым, ясным, точным. Самими фактами я развею наветы тех, чье корыстолюбие разбилось о мое чересчур достойное поведение…»

И в самом деле, его стиль строг и ясен и сух, как деловая записка:

По своей сути это дело отчасти торговое, отчасти – административное, и если я с моей стороны внес в него большой патриотический вклад, а все, кто меня обвиняет, забыли о патриотизме и пошли на поводу у самых низменных интересов, это покажут факты…»

И так на протяжении почти двухсот печатных страниц большого формата. Простовато, конечно, немного горло дерет, и даже самые жаркие почитатели моего замечательного героя, не говоря уже о хулителях, в один голос твердят об упадке таланта, об угасании творческих сил и роняют несколько жалостных слов о неумолимом старении, о глухоте и ещё черт знает о чем, тогда как, напротив, он мудр и силен, как не бывал никогда.

Он ведь знает, что все эти пламенные революционеры и пылкие патриоты обрушат на него взвинченный до небес риторический треск, в котором не разберешь ничего, кроме праведного гнева и жажды поскорее отправить его под топор гильотины. Это безумие, которое охватило страну. Что можно противопоставить ему? Блеск остроумия? Шутки и смех? Или такой же патриотический бред, тем более искренний, что он сам патриот?

Поступить так – значит заранее проиграть. Его не услышат, его не поймут. Темным стихиям безумия можно противопоставить только ясный, холодный свет разума, неотразимую логику, обнаженный, призывающий к размышлению факт. Думайте, граждане, думайте – вот чего требует он от разгоряченной толпы, от Комитета общественного спасения, который всех неугодных отправляет под нож гильотины, как скот, от Дантона, который станет его главным и самым опасным судьей.

Он раскрывает свой во многих мытарствах спасенный портфель. Он извлекает из него официальные записки и письма, свои запросы и ответы министров, он спокойно повествует о своих бесплодных хождениях по кабинетам, о необходимости принимать предосторожности и скрываться, то от толпы, натравленной на него, то от удара кинжалом из-за угла. Страница за страницей. Этап за этапом. Факты и факты. Сотни и тысячи фактов. Читайте, граждане, думайте, граждане, не в пылу и в жару, а с холодным рассудком произносите свой приговор. Только так он может развеять ядовитые чары, только так он может победить разгул беспощадных стихий. Он должен их победить. У него другого выхода нет, поскольку другой-то выход – на гильотину.

И ещё это не всё. Главное в том, что не смиренным просителем, не жалким рабом, не перетрусившим изменником и заговорщиком, несущим повинную голову, которую меч всё равно сечет в те нетерпимые времена, намеревается он явиться перед общественным мнением, перед Комитетом общественного спасения и перед Дантоном, которые потрясают над ним окровавленным топором.

О, нет! Он является сильным и смелым, уверенным в своей правоте. Больше того, он осмеливается явиться неподкупным судьей. Судьей не только глубоко корыстных и потому неверных министров, которые ставили ему палки в колеса и намеревались его обобрать. В своих новых памфлетах он, как и в прежних, выступает непримиримым судьей той системы, которую создали и это общественное мнение, помутившееся в рассудке, и этот Комитет общественного спасения, который в качестве лекарства для целой страны признает только нож гильотины, и этот Дантон, который в пламенных речах обрушивается на всех тех, кто рискует не разделить его мнений. Он обличает:

«В этом деле национального значения только министры-монархисты выполнили свой долг, тогда как все препятствия исходили от народных министров. Утеснения, которые чинили мне первые, были детскими шалостями по сравнению с ужасами, которые творили последние…»

«Вот какие люди заправляют нашими делами, превратив правительство во вместилище личных счетов, клоаку интриг, сплетение глупостей, питомник корысти…»

А в самом конце шестого памфлета он разражается гневной филиппикой: