Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

«Я получил, гражданин, Ваше письмо от 28 декабря 1792 года, помеченное тюрьмой Бан-дю-Руа в Лондоне. ЯЧ могу лишь приветствовать Вашу готовность явиться в Париж для оправдания перед Национальным Конвентом, в которой Вы меня заверяете. Я полагаю, что, когда Вам будет возвращена свобода и позволит здоровье, ничто более не должно оттягивать поступка, столь естественного для обвиняемого, если он убежден в своей невиновности. С выполнением этого замысла, достойного сильной души, не имеющей ни в чем себя упрекнуть, не следует медлить из опасений, которые могли Вам внушить только враги Вашего спокойствия или же люди, слишком склонные к панике. Нет, гражданин, что бы там ни твердили хулители революции 10 августа, прискорбные события, которые последовали за ней и были оплаканы всеми истинными поборниками свободы, более не повторятся.

Вы просите у Национального Конвента охранной грамоты, чтобы иметь возможность в полной безопасности представить ему Ваши оправдания. Мне неизвестно, каков будет ответ, и не следует предвосхищать его. Но когда, в силу самого обвинения, выдвинутого против Вас, Вы окажетесь в руках правосудия, Вы тем самым будете взяты под охрану законов. Декрет, которым я уполномочен осуществлять их, дает мне право успокоить все страхи, внушенные Вам. Укажите мне, в какой порт Вы предполагаете прибыть и примерную дату Вашей высадки. Я тотчас отдам распоряжение, чтобы национальная жандармерия снабдила Вас охраной, достаточной, чтобы унять Вашу тревогу и обеспечить Вашу доставку в Париж. Более того, не нуждаясь даже в моих распоряжениях, Вы можете сами потребовать такую охрану от офицера, который в порту, где Вы высадитесь, командует жандармерией.

Вашего прибытия сюда достаточно, чтобы Вас не могли долее причислять к эмигрантам, и граждане, которые сочли своим долгом добиться, чтобы Вы отданы были под суд, сами с радостью выслушают Ваши оправдания и будут счастливы узнать, что человек, который находится на службе Республики, вовсе не заслужил, чтобы ему было отказано в доверии…»

Ему остается ждать, когда в Лондон прискачет этот паршивый залог и английский механизм выпустит его на свободу. Но он не способен сидеть сложа руки ни часа, тем более в течение нескольких дней. К тому же он слишком опытен и умен, чтобы просто так, ни с того ни с сего, явиться в Париж, где его могут вздернуть на фонарь или разорвать на куски настроенные против него толпы разгневанных граждан, сколько бы жандармов ни приставил к нему самый добропорядочный офицер в Гавре, Булони или Кале. Он должен развеять эти чары обмана.

Он действует так, как действовал в прежние времена. Главный его союзник, его защитник – общественное мнение. Нынче оно настроено против него, как в первом его деле с анкерным спуском, как в деле Гезмана де Тюрна, как в деле графа и генерала Лаблаша. Тогда он завоевал его, выпустив несколько блестящих памфлетов. Теперь ему предстоит то же самое.

Правда, его задача в сто, в тысячу раз сложней. На этот раз перед ним не посредственный часовых дел мастер Лепот, не пустая бабенка Гезман де Тюрн, урожденная Жакмар, не приглуповатый граф и генерал Лаблаш, даже не подлый Бергас. Перед ним великий Дантон, могучий и непреклонный, человек страстной идеи, человек большого ума. И не продажный королевский суд, собранный из посредственных провинциальных чиновников, а Комитет общественного спасения, который составлен из людей убежденных, исключительно преданных революции, готовых сложить голову ради неё. И не легкомысленная толпа празднично настроенных парижан, готовых петь, танцевать и смеяться, а разъяренная толпа патриотов, готовых все, как один, встать на защиту отечества и разорвать на клочки любого, кто посягает на свободу и независимость Франции.

Прежде он превосходил своих противников головой, двумя и тремя. Он потешался над ними, он смеялся, он обливал их презрением. Ему достаточно было бросить в толпу несколько звонких, зубастых острот, чтобы толпа рассмеялась, приняла его сторону и вынесла его на руках из зала суда, спасая его порочащего его честь приговора.

Теперь силы по крайней мере равны. Вероятней всего, сила не на его стороне. Да и цена теперь не потеря репутации коммерсанта и финансиста, не позорная процедура на площади. Ценой теперь его голова. Тут не до смеха и шуток, и вряд ли кто станет смеяться, когда речь идет о жизни и смерти отечества. Тут нужны иные приемы, иной тон, иной слог. И он находит его. В этом деле его оружие – логика, здравый смысл, факт, неоспоримый и точный, подлинный документ. Начиная памфлеты «Бомарше – Лекуантру, своему обличителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни»:

«Я не стану гневаться на вас за легкомыслие, надеюсь, невольное, и удовольствуюсь тем, что покажу вам и всей Франции, сколь безупречно мое поведение и каков тот старец, которого вы оскорбили! Пусть Национальный Конвент, выслушав обе стороны, решит, кто из нас двоих лучше выполнил свой долг: я – обелив гражданина, которого оклеветали, или вы, выразив ему свои сожаления легковерного обвинителя.