Прямое попадание

Однако пришить пуговицу просто на гимнастерке, и пришить ее, когда эта гимнастерка на живом человеке, — далеко не одно и то же, и тихоне Сониной, вооружившейся иголкой с ниткой, пришлось самым строжайшим образом соблюдать все меры техники безопасности, чтобы не допустить возможного в этом случае кровопролития. Но все равно уже на втором или третьем стежке она с ужасом почувствовала, как иголка безжалостно впилась в тело несчастного Майбороды. Но Майборода, к ее удивлению, продолжал сидеть невозмутимо, только блаженно улыбнулся, словно укол иглой доставил ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Потом она неловко ткнулась ему в грудь головой — это когда, уже пришив наконец никак не пришивавшуюся пуговицу, перекусывала зубами нитку. Но Майборода и тут не шевельнулся. Только опять блаженно прижмурился и, видимо, был даже несколько разочарован, когда операция по пришиванию пуговицы пришла к концу и изрядно запыхавшаяся, но безмерно счастливая портниха запрятала иголку с ниткой обратно в тумбочку.

Парой что надо можно было назвать и хохотушку Раечку Воронкову с лейтенантом Константином Козловым, хотя внешне, да и по характеру, эти двое отличались друг от друга, пожалуй, не меньше чем небо от земли. Раечка — говорунья и непоседа, каких свет не видывал, а этот увалень увальнем, будто и в армии никогда не служил, первый раз военную форму надел, как есть нестроевой, из запаса призванный. Да и ростом лейтенанта Козлова бог обидел — был он много ниже Раечки, а это уж вроде ни в какие ворота не лезло. Так что если уж кому из них и надо было бы летать на грозном бомбардировщике, так скорее всего, пожалуй, Раечке, ей бы это, судя по всему, подошло куда больше, чем Козлову. Но пара эта все равно была что надо, другой такой на всем белом свете было не сыскать.

Тон конечно же в этой паре сразу задала Раечка. Раечка начала с того, что, вопреки всем и вся, в том числе и воинской субординации, стала называть своего немногословного двадцативосьмилетнего рыцаря просто-напросто Костиком и на «ты», словно знала его с пеленок. Потом, крутясь возле него — Костика Раечка почти насильно усадила на Глафирину табуретку, — она каждый раз норовила дотронуться руками до ослепительно сверкавших на его груди орденов, в которых, кстати, Раечка разбиралась не хуже мужчин. Но поскольку сделать это при всех в землянке было не совсем удобно, заставила своего Костика сначала объяснить, какой орден за что и когда он получил. И несчастный, мягкий как воск, Костик рассказывал как мог, а когда кончил, Раечка снова насела на него с той же беспощадностью, с какой заставила рассказывать об орденах:

— Тебя, конечно, Костик, сбивали? Ты ведь горел в воздухе, тебе приходилось прыгать с парашютом? — И заметно сникла, когда ее Костик отрицательно помотал головой. — Скажи, пожалуйста, — разочарованно протянула Раечка. — А мне почему-то казалось, нет, я даже была уверена, что тебя сбивали. Да, да, я сегодня всю ночь думала об этом, все представляла и переживала, как ты выбрасывался из горящего самолета на парашюте над территорией врага, как потом ты долго-долго, подвергая жизнь смертельной опасности, пробирался к линии фронта, один ночевал в лесу, уничтожал преграждавших тебе путь фашистов. Затем ты, голодный, худой и обросший, вот с такой бородой, — и Раечка показала, какая должна была быть у Козлова борода, — но целый и невредимый вернулся в свой родной полк. А в полку тебя уже давно считали погибшим, никак не ждали. Понимаешь — погибшим? Это же очень интересно. Считали погибшим, а ты взял и вернулся, и встреча эта была незабываемой. Вот как мне почему-то казалось. А тут вдруг ничего этого, оказывается, не было, все это я навыдумывала, — и она опять на мгновенье приостановилась, словно ожидая, что Козлов вдруг скажет, что ничего она не напридумывала, а все это было на самом деле. Но Козлов упорно молчал, и она закончила уже в полнейшей растерянности: — Смотри-ка ты, столько орденов, и ни разу не сбивали…

Козлов понял: Раечка была натура возвышенная, романтическая, и он даже растерялся немножко от этой ее романтичности, словно и впрямь почувствовал себя виноватым в том, что его еще ни разу не сбивали, и всем своим видом дал Раечке понять, что больше таким дураком не будет, что уж теперь-то, как только пойдет на задание, расшибется в лепешку, а постарается обязательно напороться либо на «мессеров», либо на зенитки, чтобы только угодить Раечке.