Придворное общество

По мере того как французский королевский двор все больше превращался в четко отличающуюся от других формацию общественной элиты, в нем как непременный атрибут этой растущей социальной обособленности развивалась в то же время и особая культура придворного общества. Протоформы этой придворной элитарной культуры — поведения, манеры говорить, любить, художественного вкуса — существовали уже в средние века не только при дворах королей, но и при дворах территориальных властителей более низкого ранга, причем зачастую именно при этих последних они бывали наиболее ярко выраженными. Если не пожалеть на это труда, можно было бы с большой степенью точности проследить, как то, что можно назвать «придворной культурой», вырастает постепенно в качестве одного из аспектов развития придворного общества как элитной формации, отчетливо выделяющейся из общего социального поля. Подобное исследование могло бы немало способствовать тому, чтобы понятие «культуры» — которое сегодня употребляется так, как будто то, что называют «культурой», есть некий феномен, свободно и независимо от людей витающий в воздухе, — было вновь поставлено в связь с развитием человеческих обществ, в рамках которого только и возможно действительно изучать и объяснять культурные феномены, или, иначе говоря, общественные традиции. В XVI и XVII веках придворная культура постепенно стала во многих странах определяющей, потому что придворное общество — в особенности во Франции — по мере нарастающей централизации государственной системы стало определяющей формацией общественной элиты в стране. Процесс выделения и обособления придворного общества более или менее завершился при Людовике XIV. В эпоху его правления значительно сократились возможности доступа ко двору для буржуа и для провинциальных дворян. Но и в эту эпоху они не закрылись совершенно.

Очень медленно и весьма постепенно шло формирование характера двора как организации, служащей для жизнеобеспечения дворянства, и в то же время как инструмента господства короля над ним. Это происходило по мере того, как вовлеченные в процесс группы во множестве открытых и тайных конфликтов вновь и вновь испытывали относительную силу своей зависимости друг от друга и границы своих возможностей. Людовик XIV, в конечном счете, пользуясь прочностью своей центральной позиции, просто использовал те шансы, которые выпали на его долю в этом социальном поле — и сделал это, конечно же, с большой силой и решительностью. Может быть, мы лучше поймем, какие шансы это были, если прочтем петицию, озаглавленную «Просьбы и статьи ради восстановления дворянства» (Requestes et articles pour le retablissement de la Noblesse), с которой дворяне 10 февраля 1627 обратились к предшественнику Людовика XIV.

В начале ее говорится, что, помимо помощи Божией и шпаги Генриха IV, именно дворянству обязана корона своим сохранением в такое время, когда большинство других слоев могло бы дать увлечь себя к мятежу, но что, несмотря на это, «оно (дворянство) пребывает в как никогда более жалком состоянии… его тяготит бедность… праздность делает его порочным… угнетение довело его почти до отчаяния»[188]

.

Затем в числе причин такого состояния прямым текстом указано недоверие, которое внушили королю некоторые члены этого сословия своим высокомерием и своими амбициями, из-за чего короли, в конце концов, пришли к мнению, что необходимо умалить их могущество, возвышая третье сословие и не допуская их к тем должностям и званиям, которыми они, возможно, злоупотребили бы, так что с тех пор дворяне лишились судебной и налоговой администрации и изгнаны из королевских советников.

Сталкивание одного сословия с другим, балансирование на межсословных напряжениях авторы петиции понимают как вполне традиционную политику королей.

Затем дворянство в 22 статьях требует для себя следующего: прежде всего, перестать продавать за деньги должности военных командующих в областях королевства и гражданские и военные посты в королевском доме (т. е. подлинный скелет того, что впоследствии превратило двор в механизм жизнеобеспечения для дворян); все эти должности должны оставаться привилегией одного лишь дворянства. Таким именно способом — который, как видим, сначала появляется как требование дворянства — Людовик XIV впоследствии и в самом деле завершил обеспечение, а вместе с тем и усмирение знати Он оставил придворные чины привилегией дворянства и лично, по собственной милости, распределял их — хотя при переходе их от одного семейства к другому их приходилось, конечно, оплачивать; ведь они, как и всякая другая должность, были собственностью занимавшего их лица.