Придворное общество

Затем он вернулся к министрам, и я воспользовался этим, чтобы поведать ему о преимуществах, кои они незаконно присвоили себе перед герцогами и другими знатными людьми. Когда принц об этом услышал, негодованию его не было границ: он вспылил, узнав, что нам отказано в обращении „Монсеньор“, которого министры требовали от всех нетитулованных особ, кроме судейского сословия. Не могу передать, до какой степени его возмутили эта дерзость и это отличие, дававшее буржуазии такое безумное преимущество перед высшей знатью»[203].

В этих последних словах снова всплывает ключевая проблема. Под покровом абсолютного режима напряженность между дворянством и буржуазией сохранялась в прежней силе. Несмотря на дружбу, которая связывала представителей высшей знати, в том числе самого Сен-Симона, с некоторыми министрами, и несмотря на браки между дочерями министров и людьми из придворной знати, это центральное напряжение обширного социального поля, в снятом и модифицированном виде, продолжало существовать, в том числе и в элите двора. Сен-Симон цитирует однажды с явным удовольствием «удивительное» изречение старого маршала де Вильруа: «Лучше иметь врагом первого министра, который родом из дворян, чем иметь своим другом буржуа»[204]

. В то же время именно в этой беседе отчетливо проявляется и амбивалентное отношение дворянства к королю; не случайно, что собеседники на одном дыхании говорят о противоречии как между придворной знатью и королем, так и между нею и выбившимися в высшее общество буржуа. Это — два фронта, от которых исходит угроза для дворянства. И это обстоятельство становится еще заметнее, когда мы читаем рассуждения, опубликованные Сен-Симоном в мемуарах после смерти дофина и приписываемые им последнему. Они, во всяком случае, четко отражают мысли самого Сен-Симона, а также положение и планы придворной знати, стоявшей в тайной оппозиции Людовику XIV[205]:

«Изничтожение знати было ему ненавистно, — говорит Сен-Симон о дофине, — а равенство внутри нее невыносимо. Сие последнее новшество, посягавшее на все, кроме должностей, и смешивавшее новоиспеченного дворянина с человеком знатного рода и дворян — с сеньорами, представлялось ему крайней несправедливостью; он считал, что это нарушение иерархии может в недалеком будущем привести к гибели и распаду королевства, военного в своей основе. Он помнил, что в самых ужасных бедствиях, при Филиппе Валуа, Карле V, Карле VII, Людовике XII, Франциске I, при его внуках, при Генрихе IV монарх обязан был своим спасением именно дворянству, представители коего знали друг друга и взаимно придерживались различий, установленных между ними; у них были и желание, и возможность отдельными отрядами и провинциями выступить в защиту государства, избегнув смятения и неразберихи, поскольку каждый знал свое положение и с легкостью готов был подчиниться тому, кто его превосходил. От тех же, кои были противниками этого, по его мнению, напрасно было ждать поддержки: все они до единого настаивали на равенстве со всеми остальными, а посему исчезла упорядоченность, исчезло и умение приказывать, и умение подчиняться.

Он был до самой глубины души опечален упадком дворянства и теми мерами, кои принимались и принимаются, чтобы принизить его и не давать ему воспрянуть, вырождением доблести, коснувшимся и благородства, и добродетели, и чувств, вырождением, которое явилось следствием нищеты и смешения крови, ибо ради куска хлеба постоянно заключались неравные браки. Он негодовал, видя, как прославленное, блистательное французское дворянство превращается в простой народ и рознится от него только тем, что народ наделен свободой заниматься любым трудом, любой торговлей и даже военным делом, меж тем как дворянство превратилось в такой народ, который стоит перед единственным выбором: либо предаться пагубной и разорительной праздности, а посему быть всем в тягость и внушать к себе презрение, либо идти на войну и дать себя убить, снося оскорбления от подчиненных государственных секретарей и секретарей интендантов; и даже самые знатные из дворян, кои по рождению и достоинству стоят в этом сословии выше прочих, не могут избежать той же участи: или оставаться бесполезными, или подвергаться ненависти крючкотворов, служа в армии…

Принц не мог примириться с тем, что никто не в состоянии управлять ни государством в целом, ни отдельными его частями, если прежде не стал докладчиком прошений, и что в руках этих молодых судейских оказались все провинции и все управление ими и каждый творит у себя в провинции все, что ему заблагорассудится, обладая бесконечно более сильной властью и куда более обширным и неограниченным влиянием, чем когда-либо обладали губернаторы этих провинций».

В этой критике и в этой программе оппозиционного придворного кружка еще раз становится наглядно видна вся проблема, которой мы занимались в данном исследовании, в ее общем контексте.