Придворный

Для Кастильоне это имя имело совершенно особое значение. Еще зимой 1508 года он, в соавторстве с Чезаре Гонзага, воспел Галатею в пасторальной эклоге «Тирсис», поставленной в марте того же года урбинским придворным театром. (Эта постановка оказалась последней земной утехой для умиравшего герцога Гвидобальдо.) Кастильоне не скрывал, что в образе Галатеи, недостижимой возлюбленной пастуха Иола, в лице которого выступал сам автор, была представлена как объект платонической любви и преклонения герцогиня Элизабетта. Эклога кончалась триумфом Галатеи, принимающей почести восхищения от нимф и пастухов. Рафаэль вернул Галатею в ее родную мифологическую среду – круг морских божеств. Но, хорошо зная об эклоге, он полагался на представления ее автора о том, каким должен быть облик Галатеи, если искать ему уже не поэтическое, но живописное воплощение. Так оба друга, храня память об Урбино прежних дней и совершая как бы некое совместное служение женскому идеалу, делают центром фрески идеальный образ Элизабетты.

В «Придворном» Кастильоне устами Пьетро Бембо рассказывает нам кое-что об этой ренессансной любви на расстоянии, соединявшей в себе неоплатоническую мистику с традициями куртуазной любви трубадуров. Автор прямо и настойчиво рекомендует такую любовь интеллектуалам из высшего общества.

«…Чтобы избежать мук… отсутствия (далекой или недоступной возлюбленной. – П. Е.) и наслаждаться красотой, помимо страдания, придворному нужно при помощи разума полностью перевести желание от тела на одну лишь красоту и, насколько возможно, созерцать ее саму в себе, как простую и чистую, творя ее в своем воображении отвлеченной от всякого вещества. Пусть таким образом он сделает ее милой подругой своей души и тогда уже наслаждается ею, имея ее рядом с собой днем и ночью, без опасения ее утратить. И пусть всегда напоминает себе, что тело – совсем не то, что красота, и в нем не только не увеличивается, но уменьшается ее совершенство

… Всегда нося свое драгоценное сокровище в тайнике сердца, он силой воображения будет живописать внутри себя эту красоту еще намного ярче, нежели какова она на самом деле» (IV, 66; курсив мой. – П. Е

.).

Далее мы еще будем подробнее говорить о том, что перед нами не просто изощренная игра ума и чувств, не галантная забава, а нечто другое, гораздо более насущное и серьезное для людей эпохи. Пока же вернемся к жизненной канве нашего героя.

* * *

В январе 1516 года папа Лев Х объявил о начале судебного процесса против Франческо Мария делла Ровере. Герцог обвинялся: 1) в убийстве кардинала Алидози, папского легата в Болонье, совершенном пять лет назад (Франческо Мария был тогда прощен своим дядей-понтификом)[31], и 2) в уклонении от поставки войск для прошлогодней неудачной кампании Святого престола против Франции. В Риме усиленно распространялись слухи о тайном сговоре герцога с французским королем. Впрочем, не надо было быть посвященным в тайны Ватикана, чтобы понимать, ради чего и почему именно теперь затеян этот процесс. Для рода Медичи, после нескольких поколений борьбы со сторонниками республиканского строя во Флоренции, настал момент закрепить наследственный монархический статус. Лучшим способом для этого было овладеть каким-то наследственным доменом.

Приняться ранее за осуществление этого плана мешали противоречия внутри самой семьи потомков Лоренцо Великолепного. Джулиано Медичи, официальный глава Флорентийской республики, младший брат папы, первый, с кем Лев Х связывал свои амбициозные планы, категорически отказывался от участия в каких-либо кознях против герцогов Урбино, которым был благодарен за приют в долгие годы изгнания. Джулиано считал себя другом Франческо Мария и высоко почитал вдовствующую герцогиню Элизабетту. Но он был тяжело болен, и его состояние ухудшалось; папа предполагал, что брат долго не проживет. Срочно требовалось придать максимальный вес кандидату номер два – двадцатитрехлетнему племяннику папы Лоренцо II. Папа не питал больших иллюзий относительно этого ленивого, слабохарактерного и распутного молодого человека. Но надо было спешить использовать выгоды положения.

Лоренцо усиленно толкала на этот путь его честолюбивая мать Альфонсина Орсини. При всей бесталанности, амбиций ему было не занимать; обольстить его мечтой о новых владениях и «настоящем» монаршем титуле труда не составляло. Весьма ко времени пришелся трактат Никколо Макиавелли «Государь», поданный Лоренцо в 1515 году с патетическим посвящением, в котором автор сулил ему и его семейству власть над всей Италией. Макиавелли довольно прозрачно, на примере действий Чезаре Борджиа в 1502 году, указывал Лоренцо, куда направить первый удар: по областям Романья и Марке. Урбино был настоящей жемчужиной этого края.