Приговор

— Взаимно, Клим Пантелеевич. Дайте-ка я сниму аккуратно это большевистское художество. Пальчики откатаем, может, и найдём кого. Видите, сколько отпечатков понаставили. Сказано — голытьба. Даже руки не моют, а про перчатки, наверное, и не слыхали никогда. Чумазые. А всё туда же — к власти рвутся.

Каширин вынул из кармана перочинный нож, снял прокламацию и скатал её в трубочку. Затем поднял голову и спросил:

— А вы, верно, с Аркадием Викторовичем собирались проститься?

— Проститься? — удивился Ардашев. — А разве он умер?

— Да, повесился грешный. Сегодня утром кухарка обнаружила. Зацепил верёвку за потолочный крюк, забрался на табуретку и спрыгнул. Года два тому назад, супружница его — Анна Перетягина — простудилась и преставилась. С тех пор запил наш надворный советник с горя, со службы ушёл, анахоретом жил, а теперь вот и повесился.

— Предсмертное послание оставил?

— Да. «Ухожу. Простите». Я сличал — его почерк.

— А записка написана чернилами?

— Нет, карандашом.

— Вот же горе какое.

— Да-с, вот такие дела.

— А я и не знал…

— Да откуда вам было знать, если вы в то время столице жительствовали. — Каширин помолчал немного и добавил: — Вот что ни говорите, а проклят род Загорских до седьмого колена. Никого не осталось. Никого. Помните, ту историю с персидским золотом?

— Как не помнить… — вымолвил Ардашев, и тень прошлого, налетевшая дирижаблем, внезапно накрыла бывшего адвоката и перенесла в далёкий теперь уже 1909 год.

Тогда, таким же летним днём к присяжному поверенному обратилась престарелая собственница дома № 8 по Александрийской (бывшей Комиссариатской улице) Елизавета Родионовна Загорская, в девичестве Игнатьева, с просьбой разобраться в природе потусторонних явлений, связанных с самовоспламенением свечей, появлением в её комнате необычного шума и оконного стука.

В приватной беседе она рассказала присяжному поверенному о скоропостижной и неожиданной смерти её родных: матери, отца, деда, мужа и всех детей. Проживавший с ней внук, внучка и племянник — единственные близкие для неё люди, каждому из которых она собиралась завещать определённую долю наследства. Загорская считала, что услышанная в детстве история исчезновения поручика Рахманова — давнего ухажера её матери — каким-то образом была связана с постигшим её род проклятием. И она уговорила Клима Пантелеевича одновременно заняться расследованием канувших в лету событий.

Присяжный поверенный весьма быстро разоблачил проделки одного из родственников, устраивавшего разного рода фокусы и стремящегося, таким образом, напугать старушку и свести её в могилу ещё до того, как она изменит духовное завещание. Но сердобольная бабушка простила непутёвого племянника и оставила на своём иждивении.

Но в то же время в газете «Северный Кавказ» появилась заметка, рассказывающая, что при закладке фундамента керосиновой будки у Соборной (бывшей Крепостной) горы, найдены останки офицера в полуистлевшем мундире времён Николая I с брегетом в кармане, остановившемся на четырёх часах сорока пяти минутах. Только вот странное дело — механизм в них полностью отсутствовал, а на его месте покоилась персидская золотая монета. На внутренней стороне крышки сохранилась дарственная надпись: «майору Игнатьеву от генерала Ермолова».

Девять лет назад Клим Пантелеевич по крупицам воссоздал события почти столетней давности.

Ещё в 1828 году в Санкт-Петербург была направлена секретная депеша управляющего III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии действительного статского советника фон Фока. В ней говорилось, что в прибывшем в Санкт-Петербург обозе была «выявлена пропажа золотых монет в совокупном числе 4 500 штук. Сургучные печати по пути следования не нарушены». Указанные ценности были выплачены Персией в качестве контрибуции России по Туркманчайскому мирному договору. Отправкой сего груза занимался полномочный министр при тегеранском дворе статский советник Грибоедов А.С.

Николай I приказал немедленно отыскать исчезнувшее золото. Дознание поручили следователю III отделения надворному советнику Ивану Авдеевичу Самоварову. Допросив обозного офицера, заточённого в Петропавловскую крепость, он установил, что восьмой ключ на связке полковника Карпинского, сопровождавшего обоз, не подходил к соответствующему сундуку и, следовательно, был кем-то подменён. Изучив сургучные печати, надворный советник обнаружил в них признаки подделки и сделал вывод о том, что преступление было совершено в Ставрополе.

Прибыв на место, столичный посланник узнал о бесследном исчезновении офицера Интендантства — поручика Корнея Рахманова.