Приговор

— Значит, я всё правильно рассчитал. Дневник прочли?

— Да. Но неужели вы думали, что попадусь на вашу удочку и поверю, что последнюю строку, как и записку, написал Шахманский?

— А почему нет? Ведь Каширин поверил. Хотя, вы правы: не стоит сравнивать вашу голову и подсушенные временем мозги полицейского.

— У меня к вам, Георгий Поликарпович, один вопрос: зачем вы пытали удавкой Шахманского? Что он вам мог сообщить? Он же сам не знал, где спрятано золото.

— Не скажите! Всякое могло случиться. Но не убей я его, вы бы так не решились отправиться на поиски персидских сокровищ, разве нет?

— Пожалуй. Выходит, все эти дни вы следили за мной? — Ардашев наигранно поднял брови.

— Не говорите. Пришлось даже на Успенское кладбище шлёпать среди ночи. И дались вам эти большевики? Зачем с ними бороться? Взяли бы давно золотишко, купили бы себе какой-нибудь остров и жили припеваючи. Так нет! В гражданскую войну решили поиграть. Зачем она вам?

— А затем, чтобы Россией не правили ашихины, вальяно, труновы, троцкие, дзержинские… Всех не перечислить.

— К чему эта демагогия? Впрочем, ваша болтовня ничего не изменит…А на калитку надобно было замок изнутри вешать. Крючок открывается легко, лезвием ножа. Вам ли не знать?

— Что ж, не догадался.

— Бывает.

Савраскин вытер рукавом пот с лица и спросил:

— Я только понять не могу: почему вы спустились сюда в одиночку? Могли бы нагнать военных или подручных Каширина. Но нет, всё сами, всё без помощников. Жизнь не окурок, чтобы ею швыряться. Не надоело играть в Пинкертона? Неужто до сих пор вам не дают покоя лавры американского прохиндея?

— Согласен, допустил оплошность. Боялся, что не найду золота, и меня поднимут на смех. Как после этого жить в нашем провинциальном городке? Шутники проходу не дадут.

— Зря боялись. Вы же никогда не ошибаетесь. Кстати, о золоте. Соблаговолите вернуть законному владельцу монету, кою вы умыкнули прямо на моих глазах. Мой прадед, поручик Рахманов, на вас бы обиделся. Нехорошо-с. Я, знаете ли, не собираюсь рыться в карманах покойника.

— Извольте. — Ардашев снял перчатки, повернулся левым боком, сунул руку в карман, и в тот же момент раздались два выстрела. Савраскин вскрикнул, но, падая, успел нажать на спусковой крючок.

Клим Пантелеевич почувствовал резкий удар. Левое плечо обожгло. Он упал на колено, но, превозмогая боль, поднялся и шагнул к стрелявшему. Поднял правой рукой фонарь и поднёс к его лицу. Тот был мёртв. Одна пуля попала в шею, другая в голову.

— Теряю навык, — недовольно проронил Ардашев и осветил себя.

Рана была серьёзная. Кровь заливала косоворотку и сочилась в брюки. Пришлось порвать рубаху и кое-как перебинтовать плечо. Но проку от этого было мало. Он попил воды с фляжки — стало немного легче. Вещмешок казался неподъёмным, и он решил его бросить. Держа фонарь в правой руке и опираясь здоровым плечом о стену, статский советник медленно возвращался назад. Постепенно коридор перешёл в галерею, а галерея — в лаз. Пришлось ползти. Когда впереди показался выход, Клим Пантелеевич прилёг, чтобы перевести дух и невольно прислонился к левой стене. Холод природного камня немного унял боль в плече. Вставать совсем не хотелось. Но надо было двигаться дальше. Он привстал на правое колено и тут же упал. Перед глазами побежали тёмные круги. В воспалённом сознании вдруг возник, отец и мать. Они улыбались, смотрели на него откуда-то сверху, точно с неба, и манили к себе. «Этого не может быть, в подземелье души не живут», — пробормотал Ардашев и провалился в бездну.

Глава 6. Белый потолок

I

Глаза ещё не открывались, но сознание понемногу возвращалось. Ныла левая рука и плечо. Но боль уже не была такой жгучей и пронзительной, как в подземелье.

Тренированный слух уловил женский голос. Усилием воли он разомкнул чугунные веки. Белый незнакомый потолок нависал точно небо в жаркий день, и только люстра с электрическими лампочками говорила о том, что он жив, потому что там, в потустороннем мире, электрического света нет. Почувствовав лёгкое прикосновение к правой руке, он повернул голову.

Улыбаясь и смахивая с усталых красных глаз набежавшие слёзы, на него смотрела жена.

— Слава Богу, милый, ты пришёл в себя. Я так за тебя переживала.

— Раз ты рядом, значит, всё хорошо, — шевеля пересохшими губами, вымолвил Клим Пантелеевич. — А тебе идёт белый халат.

— Попей водички, а потом будешь говорить.

Вероника Альбертовна поднесла к его губам небольшой фаянсовый чайник. Он сделал несколько глотков, оглядел себя и спросил:

— Где я?

— В госпитале на Барятинской, в отдельной палате. Снаружи зачем-то даже охрану выставили.

— Рана серьёзная?

— Доктор сказал, что тебе повезло: пуля прошла навылет и задела лишь мягкие ткани.

— Я так и думал.

— Но ты потерял много крови. Бредил. Разговаривал с каким-то судебным следователем Самоваровым. Наверное, это от морфия. Кто он? Я никогда не слышала от тебя эту фамилию.

— Иван Авдеевич Самоваров. Служил ещё при Николае I. Следователь III отделения… А сколько я был без сознания?

— Сутки.

— И всё это время ты была здесь?

— Да.