Приключения англичанина

После столь лестного отзыва Т.С. буржуазная критика простила Оливеру все: и «Голоса моря», и публикации в марксистской прессе. Самые престижные журналы изготовились печатать его произведения, да вот беда – он все еще переживал творческий кризис. За десять лет было им создано всего четыре стихотворения. Ох, как чесались руки учинить что-нибудь скандальное, снова поставить всех на уши – и не мог. Не было уже в нем юношеской дерзости, иссякла изобретательность, улетучилась непосредственность…

Но если стихи не писались, не сочинялись, что же он, спрашивается, печатал на «ремингтоне»?

Я думаю, он уже тогда начал работать над новеллами о предках. И, вероятно, поначалу не придавал этому занятию большого значения. Главное, чтобы Эмилия видела: бьет по клавишам, стало быть, при деле, стало быть, заслужил кормежку. На душе, однако, было препогано.

Жизнь простиралась во все стороны безысходным настоящим временем, напоминая в любом своем мгновении унылый нортумберлендский пейзаж: сизые верещатники, слюдяная мгла небес. С тоской озирался. При кажущемся вокруг просторе убежать от себя не умел.

На этих равнинах и холмах предки его скакали на конях, рубились с врагами и друг с другом, он же пока ничего не сумел прибавить к славе рода даже на скромном поприще литературы, вот и казнил себя за неспособность подобрать для своих произведений самые верные слова и расположить их в наилучшем порядке. Кроме того, понимал же, что ни качеством, ни количеством уже написанного не искупил еще вину за совершенные им преступления против человечности. И действительно, возможно ли было изданием тонюсенькой книжечки возместить отсутствие среди живущих Бетси Джоулибоди, красивой рослой девушки, притом, что ведь не любил же он Бетси, не любил, и, не любя (!), пользовался щедротами ее большого тела, провоцировал доверчивую расточать ресурсы ее большой души. «Шизоид, чильд-гарольд, барчук!» – так иногда пенял он себе, но чаще-то не пенял, потому что Бетси давно уже стала для него воспоминанием о сновидении, и точно такими же призраками, явлениями ложной памяти, мнились ему то отец его, сэр Чарлз (тень в темном коридоре, лица уже не помнил), то учителишки, теснящиеся на выплывающей из подсознания льдине, воздевающие руки, взывающие о снисхождении, то несчастная мисс Арброут с поднятым вверх указательным перстом…

«Чего же вы все от меня хотите? Зачем мучаете? Да и не фантомы ли вы, кстати, не фантазмы ли, порожденные расстройством моего модернистского, то есть и без того уже ущербного сознания? – вопрошал Оливер, вопрошал, разумеется, мысленно, а внешне с невозмутимым видом стучал на машинке, и Эмилия даже не подозревала о том, что творилось у него на душе. – Но как же мне удостовериться, что вы действительно существовали в прошлом, ведь прошлого-то не существует? А никак, наверное. Стало быть, и чувства, вами пробуждаемые, живут лишь в моем воображении? А скорее всего». – Так он успокаивал себя и постепенно склонялся к мысли, что поскольку о совершенных нами поступках (если не нашлось им подтверждения в письменных свидетельствах) мы можем знать лишь по воспоминаниям, каковые сродни сновидениям и не всегда от них отличимы, то и поступки эти самые нельзя подвергать моральной оценке. То есть, ну, например, события, происшедшие какое-то количество лет тому назад в замке Шелл-Рок и его окрестностях, удостоверить столь же затруднительно, как и события, имевшие место в каком-нибудь приснившемся замке, и посему чувствовать себя виновным в жалкой участи оставшихся без работы учителишек или утопших мисс Арброут и Бетси Джоулибоди просто глупо, тем более, что не любил же он ни ту, ни другую, не любил! (Да ведь и маму мою он не любил, если вдуматься. Это только сначала показалось ему, что любит, а уж потом пришло понимание, что смысловые структуры стихотворений для него важнее…)

Нет, не было покоя в душе Оливера, и об этом лучше всего свидетельствует новелла о пугливом сэре Эдгаре, написанная, скорее всего, в один из периодов обострения болезни (хандры). Ведь что, собственно, хотел он сказать, создавая это, согласитесь, компрометирующее честь нашего рода произведение? Что сэр Эдгар был трусом? Эх, если без обиняков, то честь рода тут ни при чем. В этой новелле Оливер изобличил себя, признался перед всем миром, что это именно он трус, он, а не сэр Эдгар, что разочаровался в людях не по причине завышенных требований к моральному их облику или уровню умственного или эстетического развития, а потому, что так ему легче было скрывать свой перед ними страх…