Приключения англичанина

При входе ему преградили дорогу королевские гвардейцы в красных мундирах и медвежьих шапках. Оливер пытался уверить их, что не голодранец он вовсе, а лорд, но стражники ему не поверили, один даже ударил его прикладом в плечо. Тут из дворца вышел ответственный за мероприятие и приказал пропустить поэта, поскольку деятелям культуры иногда разрешается являться на королевские чаепития в непотребном виде. («Гвардейцы, вы, несомненно, правы, – визит в таких штанах трудно расценить иначе как намерение оскорбить королеву, но…не наше дело, ее Величеству виднее»).

Чаепитие выдалось многолюдное, однако Оливер не затерялся в толпе, напротив, фраппировал и заинтриговал дам своими вызывающими штанами, примечал это и с удовлетворением усмехался.

Нет сомнения, что он предварительно хлебнул для храбрости у какой-то своей подружки, и вполне вероятно, что именно «глубинную бомбу» принял на грудь, а то и не одну, в общем, был уже тепленьким, – в блистающей мгле мелькали перед глазами полузнакомые люди: с одними он встречался в редакциях, с другими – в литературных салонах или на тех же скачках в Эскоте. Эти субчики в серых шелковых цилиндрах, старшие и младшие сыновья вкупе с высокопоставленными отцами всегда его раздражали (не потому ли, что был сиротой?), а в тот раз он вообще еле сдерживался, чтобы не нахамить в ответ на лицемерные их любезности.

Чаевничать собрались, как обычно, на лужайке Букингемского парка, но хлынул ливень, и пришлось переместиться во дворец, благо шестисот просторных комнат хватало, чтобы никто из гостей не остался под открытым небом.

Королева сразу же увлекла Оливера в уголок с отдельным столиком, на котором стояли отнюдь не чашки с чаем, а бутылка и бокал (ее уведомили о приверженности поэта к горячительным напиткам).

Королева была очень хороша в розовом атласном платье, усеянном бриллиантами, с миниатюрной короной на голове.

Она раскрыла альбомчик в сафьяновом переплете, – на веленевой белоснежной бумаге фиолетовыми чернилами и каллиграфическим почерком были начертаны сонеты.

И вот она принялась их читать, заправски завывая и украдкой поглядывая на авторитетного слушателя, поскольку пыталась угадать, нравятся они ему или нет. Увы, Оливер на слух стихи вообще не воспринимал, а уж после нескольких глубинных бомб тем более.

– Что вы думаете о моих пробах пера? – закончив чтение, спросила королева.

– Вы прекрасны, Ваше ичество, – отвечал Оливер, икая, – но зачем вам, смертному нашему божеству, сочинять стихи? Ужели в этом заключается предназначение вашего, – он снова икнул, – ичества?

Королева, конечно, была уязвлена равнодушием, которое проявил Оливер к ее сонетам, но держалась молодцом и сумела с улыбкой ответить:

– Мое предназначение действительно заключается в том, чтобы быть смертным божеством. Как видите, мне известно определение, которое дал монарху сэр Томас Гоббс. Кстати, тот же самый сэр, говоря о верховной власти, употребляет еще и метафору «искусственная Психея» что само по себе звучит, конечно, не слишком утешительно, поскольку искусственное есть сотворенное и, стало быть, заведомо бренное. Но не будем о грустном. Верховная власть в пределах отпущенного ей времени занимается важнейшими государственными делами, по сравнению с которыми сочинение стихов может кому-то показаться досужим занятием, и все же именно оно более, чем другие искусства, способствует воспитанию смертной Психеи, которая в миг сотворения не обладает присущим божеству всеведением и всепониманием, но приобретает нужные ей знания во времени и находит образцы для подражания в окружающей ее природе и человеческой истории. Иными словами, сочинение стихов способствует самопознанию, то бишь осознанию своего предназначения в подлунном мире. Таким образом, монарх научается различать в себе дурное и хорошее, что-то там в себе же улучшает, исправляет, что-то искореняет, ну, а вместе с ним, подобно телу, в коем воцарился здоровый дух, крепнет и государство, смягчаются нравы подданных…

Слушая королеву, Оливер исподволь мрачнел. Ему всегда становилось грустно, когда в его присутствии женщины принимались философствовать. К тому же нынешняя собеседница явно имела склонность выражать свои мысли развернуто и не спеша, что напомнило ему манеру Эмилии отвечать исчерпывающим образом на самый пустяковый вопрос, каковая манера, забавлявшая его в начале совместной жизни, со временем стала несколько утомлять.

Мало того, что графоманка, с досадой подумал он, так еще и зануда. Наполнил бокал и выпил. Впрочем, выпил залпом, как бы желая показать, что спешит продолжить беседу.

Пояснил, виновато улыбнувшись:

– Простите, Ваше Величество, в горле пересохло. Так, значит, на чем мы остановились?..