Приключения англичанина

О нет, не государство виновато в том, что не написал я до сих пор ничего сопоставимого, шептал он, шурша бумажными листами, не государство, а я сам, мое малодушие, боязнь осознать, в чем заключается истинное мое предназначение. Ведь если бы не побоялся и осознал, неужели не попытался бы переиначить судьбу, пересилить ее, сразиться с нею? Но как же я мог узнать свою судьбу? Для этого надобно было сначала понять, кто я такой. А в самом деле, Оливер М., кто ты такой? Ты даже не можешь с уверенностью сказать, кто ты – англичанин или шотландец, лорд или демократ, поэт или всего лишь космополитический пролетарий, в юности самонадеянно истолковавший обусловленную возрастом тягу к сочинительству как призвание, как смысл жизни? Кто же ты такой, Оливер М.? И сколько осталось в тебе нынешнем от тебя прежнего? И сколько осталось в твоей нынешней судьбе от судьбы действительно предначертанной?

И вот он сидел, перебирая исчирканные листы, и буквально сгорал со стыда: эта вялая ритмика, эти необязательные и взаимозаменяемые эпитеты и сравнения!.. Как же он не чувствовал раньше, сколь мало у него оснований называть себя поэтом, сколь скромен изначально был его творческий потенциал!..

Задвигая ящик обратно, не рассчитал усилие, – резкий стук, подобный выстрелу, прозвучал в ночной тишине. Мама и я проснулись, подняли головы. Оливер и сам испугался – несколько мгновений сидел ни жив ни мертв, пытаясь представить, как отреагировала бы Эмилия на его самоубийство. Нелицеприятно представилось, что вздохнула бы с облегчением.

                                                           *   *   *

Из дневника переводчика

            Позвонил Аккуратов и предложил посидеть где-нибудь – давно же не выпивали вместе. Да уж, согласился я, последний раз еще в прошлом веке.

            Встретились на Сенной, нашли полуподвальную кафешку, взяли бутылку коньяку, бутербродов. Сели у окошка.

            – Слушай, – сказал Аккуратов, – у меня неожиданное рандеву наметилось с одной подругой. Ничего, если потом она к нам присоединится?

            – Ради бога. А с Лариской что, конец?

            – Ни фига себе вспомнил.

–  Понятно. Ну, и чем сейчас занимаешься?

            – Есть одна фирма. Антенны монтируем для мобильной связи. А у тебя как дела? Написал свой роман?

            – Почти. Кстати, ведь это ты меня когда-то подвигнул. А иначе я бы точно спился, сгнил бы у станка. Так что спасибо.

            – Не за что. Савушкины-то возвращаться не думают?

            – Ничего об этом не слышал.

            – Ты знаешь, что умерла Ирина Алексеевна?

            – Ох, блин. А когда?

            – В две тыщи третьем. Я был на похоронах.

            – Генка не прилетал?

            – Мы с Вандой ему звонили, он собирался, но что-то у него не срослось.

            «Мы с Вандой» сказал Аккуратов, и я невольно усмехнулся. В то доисторическое лето, когда я дежурил по своему не в меру затянувшемуся апрелю, а Тобиас с энтузиазмом строил судно, а Федосей сочинял лучшие свои поэмы, а Генка… ну понятно, чем занимался Генка… так вот, все мы тогда были уверены, что Витька Аккуратов, не чета нам, раздолбаям, сидит безвылазно дома и готовится к вступительным экзаменам. Между тем наш зубрила все это время бегал к Ванде, звонившей ему, лишь только она оставалась одна в квартире. Собственно, ничего удивительного, что он ей приглянулся, крепенький такой, вполне симпатичный и жутко стеснительный. И я подозреваю, что Генка по ее просьбе вызывал его к себе под предлогом помочь выполнить домашнее задание. То есть однажды Аккуратов явился по вызову, и открыла ему Ванда: «А Гены нет… но он просил, чтобы вы его подождали…» С тех пор Аккуратов не раз и не два (воровато озираясь) входил в тот переулок, шел, еле передвигая фантомные ноги, ощущая в животе сладкий холод, и волосы у него клубились и дыбились, и ноздри раздувались как лепестки алых роз (а дорогу ему то и дело перебегали старушки в черных платочках, подобные летучим мышам, нет, скорее, все-таки серым мышкам, ну да, те самые старые девушки, которым по воле провидения не довелось стать генкиными возлюбленными), и вот он, задержав дыхание, кидался, как в омут,  в парадную и выныривал на четвертом этаже, и нажимал на черную пластмассовую кнопку звонка… Ванда открывала ему и говорила: «Ну заходи, заходи скорее, Генки нет, он у Ляли (Лили, Лели)…» и вела его за руку в свою комнату, где оборачивалась и распахивала махровый халат, и обнажала грузные белые вымена с фиолетовыми сосками, которые он тотчас принимался сосать, повизгивая и поскуливая… а она шептала ему на ухо: «Видишь, какие у меня груди, какая попа… не то, что у твоих девчонок…», хотя отлично знала, что никаких девчонок у него нет и не было…  

Пытаясь представить, как все это у них происходило, я едва не прослушал отчет Аккуратова о нынешнем его житье-бытье, оказывается, все еще холостяцком, но в остальном весьма успешном: купил тачку, подержанную, конечно, и тем не менее; продал наконец-то две свои в коммуналке и купил однокомнатную, правда, в пригороде; платят ему в месяц штуку баксов, ну и так далее.