Приключения англичанина

– Товарищ солдат, командованию стало известно содержание письма, которое вы написали, находясь на излечении от своего сомнительного недуга. Почему, спросите, «сомнительного»? Да потому что появление площиц на мошонке объясняется контактом с неопрятными особами противоположного пола. Быстро вы, однако, наладили таковой с таковыми. И не надо, не надо строить из себя агнца невинного! Наблудил, так имей мужество признаться! Тем более, что дело, в общем-то, молодое, понятное. Главное, сделать надлежащие выводы. Теперь о письме. Как заместитель командира полка по политической части, считаю долгом высказать мнение: малопривлекательный образ советского солдата у вас получился. Какой-то маменькин сынок, растение какое-то тепличное, сами посудите – стоило малехо простудиться, и сразу же разнюнился, спешит пожаловаться дружку своему, оставшемуся на гражданке, такому же, скорее всего, хлюпику. И откуда этот иронический, этот прям-таки байронический тон? Ах да, вы же потомок древнего английского рода! Можно сказать, без пяти минут милорд! И уж разумеется, аристократ духа! Вы вот что, вы это бросьте! У нас тут армия, а не Англия. You’re in the army now! Ладно, шутки в сторону. Думаете, я не понял, что англичанство ваше – просто метафора, и что письмо это никому вы отсылать не собирались, просто упражнялись в жанре, на сей раз эпистолярном, экспериментировали с формой повествования, которое намерены создать? А может, вам лучше поработать в ротной стенгазете? Поосвещаете, поотражаете? Командование всегда пойдет навстречу творческим исканиям, и ежели вы действительно надумали создать что-то художественное на материале армейских буден, – создавайте! Но только зарубите у себя на носу – создавать в черных очках мы не позволим! Глумиться и заниматься очернительством не дадим! Эй, а кто это там курит в строю? Мне же отсюда все видно! Товарищ лейтенант, ко мне его, ко мне!

Лейтенант Енко за шиворот вытащил в перламутровое пространство упирающегося рядового Рослика.

– Ага! – воскликнул подполковник. – Вот полюбуйтесь, еще один из молодых да ранних! Ишь какой зеленоглазый! И смотрит волком! Причем одиноким! Товарищ солдат, мне ведь все равно: будешь ты работать в обычном полку или под конвоем. Ведь этак можно и в черную телогреечку влететь! Пойми: куря в строю, ты нарушал закон и устав. Запомни: твоя глупая голова всегда будет склонена под тяжестью меча советского правосудия! Товарищ лейтенант, пусть он в назидание остальным прочим неделю драит сортир! После отбоя! А писатель-англичанин разделит с ним эту чашу! Все! Полк, сы-мир-на-а! Слушай мою команду! Напра-ву! Шагом – арш!

Бил в барабан румяный барабанщик,

как будто заколачивал рубли.

У трубача круглее красной клизмы

резиновые щеки раздувались.

Повзводно, а точнее – побригадно

мы выдвигались на объект работ,

поскальзываясь то и дело на

дороге ледяной, лесной, в потемках...

Теперь вовсе ужасы. На экране лес дремучий. Светает, поэтому иглы на елях уже сизые, а не черные. Мы бежим колонной, подгоняемые криками, а то и тычками в спину. Это сержанты и ефрейторы так согреваются. Все же минус тридцать.

И вот перед нами поляна, посредине которой – кирпичное, пятьсот метров в длину и двести в ширину, здание, – дырявые, как после обстрела, стены, из дыр торчат железные, метр в диаметре, трубы. А внутри – Лабиринт!

(Старослужащие рассказывали нам, что здание это двадцать лет проветривалось, и только потом пришел из Москвы приказ переоборудовать его под... никто не знает, что такое здесь будет. Впрочем, что такое здесь было – тоже никому не известно.)

До апреля крушили мы Лабиринт поэтажно, оставляя нетронутыми только наружные стены и крышу. Иначе говоря, производили внутреннюю перепланировку.

А старослужащий ефрейтор Мочалов надзирал за нами, как Минотавр, развязывая время от времени мешок с подзатыльниками.

– Медленно работаете, медленно! – мычал Мочалов.

Лабиринт, кстати, мы разрушали так: сантиметрах в десяти от пола по всей длине какой-нибудь стены ломами продалбливали сквозную щель, потом кувалдами бухали по верхним углам – и стена в тумане известковой пыли сползала, как простыня с веревки!

А потом топорами стесывали с кирпичей каменную пену раствора – нагромоздили египетскую пирамиду этих кирпичиков.

А потом, как распятые, катали тачки со строительным мусором – по железным трубам гремел этот мусор вниз, в подставленные кузова самосвалов.

А потом из древних, кроваво-красных, кирпичиков – и частично из новых, оранжевых, с дырочками, или даже стеклянных – складывали Лабиринт заново.

При всем при этом наша 3-я рота

в полку считалась самой невезучей,

поскольку Енко, пылкий лейтенант,

уж так хотел продвинуться по службе,

что нами затыкал любую дырку.

Другие роты в том же Лабиринте,

положенное время отпахав

и норму недовыполнив, беспечно

в расположенье возвращались. Мы же,

как папы карлы, упирались по

четырнадцать часов изо дня в день

и пере-пере-выполняли норму!

На этом наши муки не кончались.

После отбоя (!), хлопчики, вперед:

траншею рыть для теплосети, или

сносить казарму нежилую, или

на полустанке железнодорожном