Приключения англичанина

«Привет, Леха! Как служится? Надеюсь, все у тебя в порядке. В смысле, не так обстоит дело, как написал мне Федосей. Он считает, что у тебя съехала крыша, и не исключено, что виноваты в этом условия, в которых тебе приходится служить. Дескать, замордовали совсем парня, вот он и чиканулся. Я сначала даже испугался, а потом, когда вник в тему, все понял. Ты опять за свое, что ли? Не понимаю, что за удовольствие пудрить мозги себе и другим? Мы же все знаем друг друга, почитай, с пятого класса, – ну какой ты англичанин? Помню, была у тебя когда-то склонность приврать, мол, не такой ты, как все, так неужели не надоело? Неужели ты никогда не замечал, что из всех нас одна только Елена относилась к твоему трепу серьезно? По крайней мере, терпеливо тебя выслушивала. Но Ленка – особый случай, она – ну, в общем, нравился ты ей ничуть не меньше, чем Федосей, и предпочла она его только из жалости к его почкам, а тебя-то чего жалеть, ты здоровый, без комплексов. Кстати, они наконец оформили свои отношения официально. Но я – о другом. Ты утверждаешь, вернее, взялся снова утверждать, что предки твои были рыцарями, лордами и т.д. Что тебе на это ответить? Ну, во-первых, совершенно неважно, кем они были, потому что какая, собственно, разница, англичанин ты или русский? То есть какая-то разница, наверное, имеется, но только не в твоем случае. Федосей объяснил мне подоплеку твоих претензий. Все это защитные реакции, которыми ты спасаешься от внешних воздействий. Но уж как-то очень по-детски спасаешься. Ты должен понять, что живешь здесь, а не в Англии, и в данный период времени служишь в советской армии, и пока что другого ничего не будет. Что же касается фиников – об этом я вообще говорить не хочу, потому что это просто уже бред какой-то. Нет, ты мне все-таки скажи: даже если имеется в твоем распоряжении эта рукопись, ну, в смысле рукопись отца твоего, то как ты определил, правда в ней написана или нет? Ты же его и не знал совсем, неизвестно же, что он был за человек. Может, с глюками или еще что. Ты не обижайся, но всякое бывает. У всех свои заморочки: у тебя Лидка, у меня лодка, а у него, может, лорды…».

*   *   *

Mademoiselle, вернее, bella domna,

довольно долго я переживал

размолвку нашу с Вами, а затем

(как следствие причины) и разлуку.

Не будучи востребован Венерой,

пошел служить отечеству и Марсу:

как лев, сражался за горбушку хлеба

насущного, за равенство и братство

(вернее, против. Против, а не за.)

Ну, а в часы досуга, каковые

у рядового более чем кратки,

брал в руки семиструнную гитару,

брал на гитаре три «блатных» аккорда,

и пошлая гитара говорила

старинные мелодии Прованса,

где трубадур мог с мясом вырвать ноготь

и в знак любви послать прекрасной domn‘е –

блистательные латники-вассалы

кровавую сопровождали почту.

Так вот, все эти долгие два года

я верен был лишь Вам. Предполагаю

быть верным всю оставшуюся жизнь,

но если вдруг попутает либидо,

готов я свой проступок искупить

и в полиэтиленовом мешке

велю смиренно к Вашему порогу

принесть мои: мозг, сердце, печень, почки,

вязанку ребер, селезенку, уши,

нос, ятра, уд (всех более виновный)…

– О Боже, – ты воскликнешь, – неужели

столь жертвенна его любовь?! Фи-фи!

Уж это слишком! Слишком много крови!

В конце концов во всем нужна же мера!

Несите прочь несносный сей мешочек!

Посыльные откажутся. Тогда

ты, от натуги красная и злая,

мешок собственноручно приподнимешь

и взгромоздишь его на подоконник.

Затем окно откроешь и спихнешь

меня со всеми потрохами в пропасть!

Во двор, точнее, что немногим лучше.

Бац!.. С треском лопнет полиэтилен!

Асфальт – в кровавых кляксах! Стены – тоже!

И в шоке все бабульки на скамейках!

Уж лучше бы я выбросился сам.

*   *   *

Как черный кот, зеленоглазый и никем не понятый, лежал я на крыше объекта, терзая когтями рубероид.

Крыша была огромная – примерно 800 кв. метров – и плоская, как пустыня. Собственно, это была крыша Лабиринта, внутренней перепланировкой которого мы занимались всю зиму. Ну, а по весне нас переквалифицировали в кровельщиков.

О, злосчастная моя доля, восклицал я мысленно, о, русский вариант английской судьбы! Сколько невзгод, сколько треволнений! Сперва ангина и двусмысленная чесотка, затем бои за идеалы романтического индивидуализма в тупиках Лабиринта, а теперь пустыня в прямом и переносном смыслах этого слова! В прямом, потому что вот же она вокруг, сизая, присыпанная тальком, уже горячая от утреннего майского солнца. А в переносном… о, злосчастный вариант английской судьбы, обрекающий на одиночество в любом социуме!.. Ведь, как выяснилось из письма Тобиаса, даже закадычные друзья не понимают меня, что уж говорить о бригаде, о Вадике Мочалове или Вовке Решетникове, который, в общем-то, ничего не имеет против моего повествования, лишь бы в нем отсутствовал зеленоглазый Рослик. Эх, если бы такое было возможно!

Я записал этот монолог в специальный блокнот, который купил в солдатском магазине и всегда носил за голенищем, а на ночь прятал в наволочку, – записал и задумался. А почему, собственно, невозможно? Мое же повествование, чего хочу, то с ним и делаю.