Приключения барона Мюнгхаузена

После того мы с султаном допили его бутылку в ожидании лучшей. Пробило четверть четвертого, пробило половину, пробило три четверти – о Скороходе ни слуху ни духу!

Тут, признаюсь, мне сделалось душно и померещилось, будто бы его величество начинает уже поглядывать на шнурок колокольчика, собираясь позвать палача. Хотя я получил позволение пройтись по султанскому саду, чтобы освежиться немного, однако за мною уже следовали по пятам двое слуг, не спускавших с меня глаз.

Мучимый страхом и ввиду того, что часовая стрелка подвинулась к пятидесяти пяти минутам четвертого, я поскорее послал еще за моими Слушальщиком и Стрелком. Оба они явились немедленно, и Слушальщику пришлось растянуться плашмя на земле, чтоб послушать, возвращается ли наконец мой Скороход.

Я немало испугался, когда первый доложил мне, что этот бездельник неизвестно где, но очень далеко от Константинополя, заснул крепким сном и храпит во всю мочь. Едва мой славный Стрелок услыхал эти слова, как бросился на довольно высокую террасу и, приподнявшись еще на носки, поспешно воскликнул:

– Клянусь моей бедной душой, лентяй развалился под дубом у Белграда и спит себе, а бутылка лежит с ним рядом. Постой-ка, я тебя пощекочу!

С этими словами добрый малый прицелился из своего кухонрейтеровского ружья в густую вершину дерева. Целый град дубовых желудей, веток и листьев посыпался от меткого выстрела на спящего, разбудил его и заставил быстрее ветра пуститься в обратный путь.

Скороход сам струсил, что едва не проспал урочное время. Однако благодаря быстроте ног ему все-таки удалось предстать на пороге султанского кабинета с бутылкой токайского и собственноручной запиской Марии-Терезии, когда часы показывали пятьдесят девять с половиной минут четвертого.

Ну и наступило же тут ликование! А как смаковал драгоценный напиток царственный лакомка!

– Мюнхгаузен, – сказал он, – вы не должны на меня сердиться, если я оставлю эту бутылку для себя. Ваши связи в Вене стоят, очевидно, выше моих, и вам ничего не значит запастись токайским в каком угодно количестве.

С этими словами он, заперев вино в потайной шкафчик, опустил ключ в карман своих шаровар и позвонил, чтобы потребовать к себе хранителя своих сокровищ. О, как приятно отозвался у меня в ушах серебристый звон колокольчика!

– Я должен заплатить вам выигранный заклад, – сказал мне султан. – Слушай, – продолжал он, обращаясь к вошедшему в комнату сановнику своего двора, – пускай мой друг Мюнхгаузен возьмет из моей сокровищницы столько золота, серебра, жемчугов и драгоценных камней, сколько может унести самый сильный человек.

Хранитель султанских сокровищ отвесил низкий поклон своему властелину, ткнувшись носом в землю, мне же султан дружески пожал руку, после чего милостиво отпустил нас обоих.

Вы, конечно же, не сомневаетесь, господа, что я, не мешкая ни минуты, воспользовался полученным разрешением. По моему приказу пришел мой Силач со своей пеньковой веревкой, и мы вдвоем отправились в сокровищницу. Оставшееся там, после того как мой слуга упаковал свою ношу, едва ли соблазнило бы вас.

Из дворца я поспешил со своей добычей прямехонько в гавань, зафрахтовал там самое большое судно, какое только смог найти, и, подняв паруса, отплыл с моим тяжелым грузом и всем штатом прислуги, чтобы скрыться подобру-поздорову, пока не стряслось какой беды.

Чего я опасался, то и случилось. После моего ухода хранитель султанских сокровищ, бросив на произвол судьбы растворенную настежь кладовую – в ней действительно почти уже нечего было запирать на замок, – помчался сломя голову к своему повелителю и доложил ему, как беспардонно воспользовался я полученными полномочиями. Эта весть поразила султана как гром среди ясного неба. Конечно, он горько раскаялся в своей оплошности и тут же распорядился послать за мною в погоню весь турецкий флот под командою генерал-адмирала, которому было приказано внушить мне, что условия нашего пари имели совсем иной смысл.

Тем временем я успел отплыть от Константинополя всего на две мили и, разумеется, тотчас увидал настигающий меня на всех парусах военный турецкий флот. В эту минуту, признаюсь откровенно, моя голова, только что укрепившаяся на плечах, начала снова колебаться, и довольно-таки сильно. Но ко мне подскочил Ветровик и сказал:

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство!

С этими словами он поместился на корме моего корабля таким образом, что одна его ноздря была обращена к турецкому флоту, другая же к нашим парусам, и принялся дуть что есть мочи. Поднялся страшный ветер, жестоко повредивший мачты, паруса и снасти на кораблях моих преследователей и загнавший их суда обратно в гавань, тогда как мы летели полным ходом в противоположную сторону и несколько часов спустя благополучно пристали к итальянскому берегу.