Приключения юнкора Игрека

Я предложил пойти ко мне, потому что у папы в шкафу была огромная стопка белой бумаги — точно такой, на которой, как мы заметили, писали в редакции Сиропов и Маратик. Я достал бумагу, листков пять протянул Борьке, столько же оставил себе, и мы уселись в разных углах моей комнаты, чтобы не мешать друг другу. Не прошло и минуты, как вдруг Борька подходит ко мне и спрашивает:

Володь, а еще бумага есть?

А тебе зачем? — не понял я.

Заметку писать.

Так я же дал.

Кончилась уже. Еще давай.

— Кончилась? — изумился я. — Ты чем там пишешь? Космической ракетой, что ли? Ишь, разогнался… А я еще и не начал.

Я достал было еще листков пять, но Борька засопел:

— Еще давай, не жадничай.

— Столько? — показал я, вынимая стопку с мизинец толщиной.

— Мало. Еще давай. Я над словом работаю.

Может, тебе столько? — рассвирепел я и вынул стопку с кулак.

В самый раз! — кивнул Борька и не давая мне опомнится, выхватил стопку и спокойно отправился в свой угол. Я проводил его удивленным взглядом. Ну, писатель! Роман он, что ли, задумал накатать про дядю Сидора Щипахина? Чтоб с продолжением печатали… Интересно, как он его назовет?.. Примерно так — «Тайна игрового автомата» или «Руки прочь от народной игрушки!». И тут я мысленно поругал себя. Чего это я за Борьку названия придумываю? Пусть сам голову ломает над заметкой. Или романом… Смотря на что у него бумаги хватит. А мне свой вариант писать надо. Чей лучше получится — тот и отнесем Сиропову, а подпишем — «Юнкор Игрек». И я погрузился в сочинение заметки о том, как бывший барахольщик («бывший»— потому что прожорливый кузов КамАЗа пожрал почти все его сокровища!) дядя Сидор Щипахин установил дома игровой автомат и доит его, как корову, обирая мальчишек двора. Я не добрался и до середины заметки, как меня остановил радостный вздох Самохвалова:

Уф-ф-ф, готово!

Я поднял голову:

Ты чего?

Написал! — торжественно провозгласил Борька, победно потрясая листком. Хочешь прочитаю?

Что-то больно быстро… — сердито заметил я. — Бумагой вооружился чуть ли не на год, а управился за десять минут.

Вся кончилась, если хочешь знать! — гордо сообщил Борька. — На последнем листке едва успел дописать.

На последнем?! — изумился я. — Да там же штук триста было! Ты что же — все исписал?

Все! — ликовал Борька. — Я, знаешь, как над словом работал! Аж страшно! Как Сиропов нас учил. Он же говорил нам: «Ребята, работайте над словом, как волы. Если не, получается, — в корзину заметку, в корзину! И — начинайте снова».

Я приподнялся и пошел к Борьке, издалека показывая на истерзанную им стопку:

— Так ты… Это все… В корзину?

Конечно! — подтвердил Борька. — Точно как Сиропов говорил. Чтоб беспощадным быть к себе. Художником Слова с большой буквы! Знаешь, каким я был беспощадным!

К себе? — поспешил спросить я. — Или к бумаге? Она-то тут при чем? Ну-ка, поглядим, как ты над словом работал.

— Гляди! — обрадовался Борька. — Только с самого начала, И он быстро перевернул стопку, и на первом листке я прочел одно слово: «Мы». Большего обнаружить на нем не смогли бы даже радары летучей мыши. На следующем листке стояла только одна буква — «Я». Следуя логике, можно было легко предположить, что третий листок будет и вовсе чистым. Увы! На нем значилось: «В нашем дворе живет…» Следующие листки Борька употребил на то, чтобы перетасовать слова; «Живет в нашем дворе…», «Живет у нас во дворе…», «Во дворе у нас…», «У нас живет…», «Во дворе живет у нас…» Надо отдать должное Борькиной добросовестности — он честно изобразил на бумаге все верные варианты. Еще немного, и у него могли бы получиться и такие — «У живет дворе во…», «Во у дворе живет…», «Нас во живет у…», ну и так далее. Но Самохвалову было не до фальсификаций, потому что следующая его мысль давала возможность мгновенно истребить еще полтора десятка листков. Мысль была такой — «Мне хочется рассказать о страшном преступлении, которое…»

Все было ясно. Борька легко разделался бы таким образом и с годовой продукцией писчебумажной фабрики.

Итоговая его заметка состояла из пяти предложений, в которые он, впрочем, сумел запихать всю суть происшествия с игровым автоматом. Заметку я похвалил, а побежденную Борькой стопку протянул Борьке со словами:

— Это ты лучше с собой забери и Сиропову покажи, чтобы знал, какой у него послушный юнкор.

Я легко представлял себе, как оценит папа такую самоотверженную работу над словом, если увидит попусту искореженную бумагу.

Честно говоря, моя заметка мало чем отличалась от Борькиной. Да и могло ли быть иначе — писали-то мы с ним об одном. Разве что мне удалось уложить всю работу на одном листке… Мы решили не выбирать и не сливать наши заметки в одну, а отнести Сиропову обе. Пусть, сам решит, какую печатать.

К Сиропову мы смогли поехать только в среду. Встретил он нас с всегдашним своим радушием:

— Привет, старикашечки! Чем порадуете благодарного читателя?

Прочитав наши заметки, он нахмурился: