Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части

За ресторанными столиками велась откровенная торговля награбленными вещами, привезенными с фронта: американскими и английскими консервами, кокосовым маслом и сгущенным молоком. «Доблестные союзники», офицеры Гемпширского полка не отставали в этой «купле-продаже» от своих русских коллег’ У стен же Константиновского кладбища продолжались расстрелы...

Новые отношения между брандмейстером и командой установились и во второй пожарной части. Когда обоз после похорон Стефановича возвратился в депо, дежурные сразу же рассказали, что это Стяжкин вызвал по телефону «голубых улан». Правда, сначала он по совету Галины Ксенофонтовны приказал каланчовому Киприяну бить тревогу и вместе с шарами поднять флаг, который означал немедленный сбор всех частей. Стяжкин и его супруга были уверены, что, услышав набат, пожарные, повинуясь долгу, забудут про парикмахера. Но тут произошло чудо: Киприян, больше других боявшийся брандмейстера отказался выполнять такое распоряжение.

— Да я тебя, паразита, опешил Стяжкин, — в остроге сгною! Да я...

— Нe могу, господин брандмейстер, — отвечал с каланчи дрожащий Киприян, — не могу против совести идти... Набатом нельзя шутить...

— Я вот залезу к тебе! — продолжал бесноваться Стяжкин — Я вот тебе покажу!..

— Не пущу, господин брандмейстер! — чуть не плача, крикнул Киприян. — Люк сверху захлопну!

— Захлопнешь?.. Ах ты, прорва! — взревел брандмейстер, но Галина Ксенофонтовна схватила мужа за воротник.

— После накажешь дурака, — сказала она спокойным тоном. А сейчас делай, как велю я... По телефону звони...

До приезда пожарных Киприян так и не покинул свой пост. С каланчи он наблюдал и встречу похоронной процессии с уланами, и все дальнейшие события. Стяжкин же, считая, что наступил «праздник на нашей улице», «подбодрился» несколькими рюмками русской «горькой» и с нетерпением ожидал, когда Киприян спустится вниз и когда придут вести о наказании «строптивых подчиненных». Поэтому можно представить его удивление при виде целого и невредимого обоза, остановившегося у депо. Как только лошади были распряжены, взбудораженный Стяжкин приказал всему личному составу выстроиться у казармы. Ермолович нехотя затрубил «сбор».

— Господин брандмейстер, — шепнул кузнец Шевич, пробегая мимо Стяжкина, — если нам и Киприяну нагадите, берегитесь... На плахе голову сложу, но сперва вас изуродую...

Стяжкин растерявшись от неожиданной угрозы Шевича, занервничал. Что-то надо было предпринимать, но что? Вот этого-то «что» брандмейстер и не мог придумать: Галины Ксенофонтовны его верной советчицы, поблизости не оказалось и бешеный от злобы и страха, он крикнул необычным, визгливым голосом:

— Разойдись!..

Однако через пять минут личный кучер Кузьмич повез брандмейстера в военную комендатуру. Но именно в это время там получили телеграммы о катастрофе на фронте, и Стяжкин отправился назад не солоно хлебавши. И как ни зудила его потом целыми днями супруга, как ни призывала «быть настоящим мужчиной» и взять «олухов-пожарных» в ежовые рукавицы, брандмейстер сник и предпочитал отсиживаться на кухне и глушить в одиночестве водку. Распорядком в части стал ведать Фалеев...

Из города постепенно эвакуировались штабы воинских частей, исчез и штаб Сибирской армии. Вся власть перешла в руки казачьего атамана Дулепы. Его «удальцы» «шалили» в городе: грабили богатые дома, не считаясь с тем, что их хозяева сочувствовали Колчаку, громили магазины, поджигали склады и хвалились смять любые силы, которые сунутся за Уральский хребет. Мишка сам однажды видел, как два пьяных дулеповских казака разбили витрину шляпного магазина и со смехом нацепили на свои пики фуражки, цилиндры, котелки, чепчики и детские панамки...

«Положение на Уральском фронте — вполне нормальное, — успокаивали читателей газеты.— Наши неудачи имеют лишь местное значение. Весь вопрос сводится к выигрышу времени и упорной обороне. И будет, несомненно, правильным сделать вывод: в самый непродолжительный срок произойдет перелом в военных действиях, конечно, в нашу пользу. Большевики начнут не отход, а бег...»

Однако бег начали не большевики, а колчаковцы. Вместе с ними, не понюхав даже пороха, удирал и батальон Гемпширского полка. На Покровском проспекте как-то утром опять появились железнодорожные вагоны, и английские солдаты лихорадочно грузили свое имущество и своих мулов. Все понимали, что белогвардейская власть в городе доживала последнюю неделю. Признаки агонии были налицо. И в эти дни Мишка снова увидел Прохора Побирского, уже в чине ротмистра, с тусклыми золотыми погонами и с черной повязкой на левом глазу.