Приключения, почерпнутые из моря житейского

С таким-то московским боярином свел случай магната венгерского. На другой же день он явился в дом и был представлен хозяйке. У себя в номере, в халате или венгерке, заметна была в магнате какая-то странность, необразованность приемов, что-то оригинально-грубое; но также видно было, что от самой колыбели он не был ни робок, ни стыдлив, застрахован от всякого смущения и поражения, чувств великолепием, блеском обстановки, величием. Как хамелеон, он внезапно отражал па себе все краски и свободно становился в уровень, на одну лоску, с кем угодно. Поднимаясь на ступени лестницы, обращенной в благовонную аллею антиподных растений и цветов, он как будто вдруг напитался ими и явился в гостиную таким благорастворенным светским человеком, что сеньора была вне себя от удовольствия быть первой, которой представляется венгерский магнат. Она сама взялась познакомить его с лучшим обществом Москвы, предуведомив, что дом ее есть центр образованной и просвещенной сферы и что она – солнце, которое согревает всю Москву разными родами parties de plaisirs [186].

– Вы, без сомнения, были уже в Париже? – спросила она, зажмурясь немножко и нежно склонив голову на сторону.

– О, конечно, несколько раз, – отвечал Волобуж, – chavez-vous [187], быть в Европе и не видать Парижа, все равно, что быть и Париже и не видать Европы, потому что существенно Европа и заключается только в Париже: все прочее – продолжение Азии.

– Ах, это так; там центр образованности. Кто наследовал теперь славу гостиной мадам Рекамье [188]?

– Никто, никто, решительно никто; да и возможно ли, скажите сами? Мадам Рекамье!… Вы знаете, что это за женщина?…

– Ах, да, это справедливо; конечно, женщину такой любезности, такого образования трудно заменить. Так сблизить, соединить в своем салоне все чем-нибудь замечательное, все известности… это, это не так легко. Здесь не Париж; но вы не поверите, какое надо иметь искусство, чтоб быть амальгамой общества…

Сеньора с таким выражением утомления произнесла слова: вы не поверите, что невозможно было не поверить.

– О, верю, совершенно верю, – сказал магнат, – chavez-vous, я что взглянул на Москву, тотчас же понял, что это не Париж.

– Справедливое и тонкое замечание! – отозвался, наконец, сам хозяин. – Никакого сходства! Это удивительно! У нас так мало еще людей в кругу даже нашем, которые бы понимали истинное просвещение, что… но вы сами увидите у меня в доме все, что первенствует, даже не в одной Москве, но, можно сказать, в целой России… потому что tout ce qui excelle [189] не минует моего порога.

Только что вельможный барин кончил речь, как вошедший слуга доложил, что опять пришел подрядчик, да и каретник пришел.

– Ты видишь, что я занят, глупец. Что ж ты мне докладываешь о пустяках.

– Подрядчик просит ответа-с на письмо своего барина.

– Скажи, чтоб завтра пришел за ответом; а каретник пусть придет послезавтра.

После отданного таким образом приказания людям барин продолжал велеречиво суждение свое о том, что Москва нисколько не похожа на Париж и что это проистекает именно оттого, что русские не умеют жить; и присовокупил к тому очень дельное замечание, что Петру Великому следовало гораздо ранее заняться преобразованием России и что, если б он занялся этим заблаговременно, то просвещение и устроенное им регулярное войско предохранили бы Россию от нашествия монголов.

– Скажите! – воскликнул Волобуж, – всеобъемлющий гений сделал такое упущение, и этого никто до сих пор не заметил?

– Никто, решительно никто!

– Это удивительно! какая была бы разница!… Chavez-vous, вот что хочется мне знать: приезжал ли пустынник Петр проповедовать в Россию крестовые походы?

– Пустынник Петр?… – повторил хозяин, припоминая.

– Кажется был, mon cher, – сказала хозяйка.

– Да! точно! именно был!… позвольте, в котором это году?…

– Не трудитесь, пожалуйста, припоминать: хронология и в этом и во всяком случае пустяки. Мне желательно только знать, отчего Россия не согласилась участвовать в крестовых походах?

– Отчего! – воскликнул барин, – просто невежество, непросвещение и только. Участвуй Россия – о, дела бы взяли другой оборот: милльон войска не шутка.

– Dieu, dieu! [190] – проговорил магнат, глубоко вздохнув и уставив глаза на русского сеньора, – сколько в мире странных людей и событий!…

– Ах, – сказала хозяйка, наскучив разговором об исторических событиях России, – посмотрите на мою Леди… elle a dе l'esprit [191]

; посмотрите, какие умные глаза.

– Чудные глаза! – сказал Волобуж, гладя Леди, и подумал: «На первый раз довольно!»

И он встал, раскланялся. С него взяли слово приехать на другой же день, на вечер.

– Да это злодей, просто злодей! – сказал Волобуж, сбежав с благовонной лестницы к подъезду.

– Что, сударь, верно, и тебе денег не платит? – спросил один из стоявших у подъезда двух человек.

«А! это, верно, подрядчик и каретник, – подумал магнат, взглянув на две бороды в синих кафтанах, – да, да, не платит!»

– Из магазина, верно, взял что?

– Нет, просто за визит не платит: делай визит ему даром, каков?