Приключения Ромена Кальбри

Так как оба брата оказались на месте, мы вошли, и я присутствовал при очень странной сцене, все подробности которой запечатлелись в моей памяти. Все это, должно быть, очень сильно подействовало на меня, потому что, уходя, я был красный как рак. Я чувствовал инстинктивно, что не слишком-то благородно просить у этих черствых людей платы за самопожертвование моего отца. От стыда у меня даже слезы выступили на глазах.

Выслушав откровенное предложение моего дяди, оба брата, казалось, были очень удивлены. Пока дядя говорил, они ерзали на стульях, словно сидели на иголках.

– Послать в гимназию! – изумился младший.

– В гимназию! – воскликнул старший.

Они переглянулись и уже закричали разом:

– Мы?! Братья Леге?

– Разве вы не обещали обеспечить мальчика? – спросил дядя.

– Обеспечить? Я?! – удивлялся старший.

– Обеспечить? Я?! – вторил ему младший.

– Обеспечить? Мы?! – вопили оба брата.

И тут начался странный и утомительный спор: всякий вопрос младшего брата старший повторял теми же словами, только тон крика все повышался и повышался. Один кричал, другой вопил еще хлеще, но это нисколько не смущало дядю и, когда братья воскликнули разом: «Мы делаем больше, чем обещали, мы даем работу его матери», – на губах дяди Симона заиграла ироническая усмешка. Наконец, когда братья в пятый или шестой раз повторили этот аргумент, он сделал нетерпеливое движение рукой и сказал:

– Можно подумать, что это разоряет вас. Вы даете, вы даете… – передразнил он шумных братьев. – Вас послушать, можно подумать, что вы отдаете ей свое имущество, а вы всего лишь даете работу! И разве вам за вашу пищу и десять су не отдают работой? Разве вы платите его матери больше, чем всякой другой работнице?

– Мы ей платим без вычетов, – сказал младший с гордостью. – Мы так распорядились и делаем это охотно. И не нарушим своего распоряжения! Вы говорите, что Кальбри погиб, спасая наше имущество, но это неправда. Он погиб, спасая людей, – матросов, таких же, каким был он сам. Они тонули, он бросился им на помощь, и вы прекрасно понимаете, что это нас не касается, – это дело губернатора. Есть же фонд наград за спасение утопающих! Туда и обращайтесь. А если этот мальчик подрастет, станет хорошим работником и обратится к нам за работой, мы ему дадим ее. Не правда ли, Жером?

– Работу? Да, конечно, если он захочет, – ответил старший.

Это было все, чего добился дядя.

– Вот люди! – в сердцах воскликнул он, когда мы вышли.

Я думал, что услышу сейчас взрыв негодования.

– Удивительные люди! – продолжал он, пораженный тем, что нашел людей еще более черствых, чем он сам. – Да послужат они тебе примером. Они умеют сказать «нет». Запомни хорошенько это слово. Только с его помощью и можно сохранить то, что добыл.

Так как дяде не удалось поместить меня в гимназию на средства братьев Леге, он предложил моей матери взять меня к себе: ему как раз нужен был писец, но я, по его словам, слишком молод, чтобы занять это место. Первые годы я не буду вырабатывать даже своего содержания, но если мать даст обязательство не брать жалованья в продолжение пяти лет, то я как-нибудь возмещу ему убытки, а так как я его племянник, он хочет что-нибудь сделать для своего родственника. Вот он и предлагает матери отпустить меня к нему.

Увы! Это была не гимназия, о которой мечтала моя мать, но это, по крайней мере, было средство помешать мне сделаться моряком немедленно. Я уехал с дядей.

Это был печальный отъезд. Я плакал, а мать плакала еще горше, чем я. Кто из нас горевал больше – не знаю.

Доль, наверное, производит на путешественников впечатление живописного города. Мне же он показался весьма унылым. Мы приехали ночью. Шел холодный дождь. Из Пор-Дье мы выехали утром в телеге рыбного торговца, который направлялся в Канкаль. За пять или шесть лье до города нам пришлось сойти с телеги и дальше идти пешком.

Дорога шла по болотистому лугу, изрезанному канавами с водой. Дядя шел впереди. Я едва поспевал за ним, взволнованный прощанием с матерью. Кроме того, я ослабел от голода: ноги мои просто подкашивались. За весь этот длинный день дядя ни разу не предложил остановиться где-нибудь, чтобы поесть, а я не решался попросить его об этом.

Когда мы подошли к городу, везде еще горели огни. Пройдя две или три пустынных улицы, мы остановились перед большим домом. Дядя вынул ключ и отпер замок. Я приблизился, хотел войти в дом, но он отстранил меня. Дверь еще не была отперта. Он вынул второй ключ, потом третий – самый большой. Наконец дверь открылась.

Эти три замка нагнали на меня страх почти мистический. У нас дома была лишь одна защелка с веревочкой. У де Бигореля и вовсе – обыкновенная дверная ручка. Почему же у дяди было столько запоров?

Запирал он дверь точно так же, как и отпирал. Потом взял меня за руку и повел в темноте через две комнаты, которые мне показались громадными. В них наши шаги раздавались гулко, как в церкви. В воздухе чувствовался странный запах, которого я еще не знал: это был запах старого пергамента, старой заплесневелой бумаги – атмосфера канцелярии или кабинета ученых и деловых людей.