Я сам чувствовал, что моя особа не могла внушать доверия порядочным людям. Всякий раз, когда я проходил через деревню, встречные крестьяне останавливались и оглядывали меня с любопытством, и никто не заговаривал со мной, вероятно, только потому, что я всегда прибавлял шагу. Что если сторож придет спросить, что я здесь делаю, и захочет меня остановить? Мне стало страшно, и я свернул на первую же попавшуюся мне на пути дорогу, ведущую от берега. Я знал, что сторож не может уйти со своего поста, а потому он не будет меня преследовать.
Я нашел в поле стог и решил переночевать в нем, но из боязни быть застигнутым работниками, которые придут переворачивать сено, я решил уйти сейчас же, как только меня разбудила предрассветная свежесть и птичьи голоса. Мне еще очень хотелось спать, и ноги нестерпимо болели, но нужно было уходить, – ничего, досплю днем.
Часы моих завтраков и обедов определялись не аппетитом, а отливом моря, когда я мог что-нибудь поймать себе на мелководье. Если прилив был в восемь часов утра, то я мог пообедать только в двенадцать. Как только вода начинала спадать, я отправлялся на охоту. Для завтрака мне достаточно было и одного краба, но чтобы избавиться от невольного поста, я решил наловить чего-нибудь про запас. На этот раз я поймал много раков, три довольно приличных палтуса и одну камбалу.
Когда я вернулся на берег поискать места, где бы расположиться и сварить себе обед, я встретил даму, которая прогуливалась с двумя девочками: она учила их отыскивать раковины деревянными лопатками.
– Послушайте, мой милый, – сказала она, останавливая меня, – много вы наловили?
У нее были прекрасные светлые волосы, большие голубые кроткие глаза и нежный голос. Это были первые ласковые слова, которые я услышал за четыре дня. Маленькие белокурые девочки были прехорошенькие, и я нисколько не испугался их появления и не подумал бежать.
– Да, – ответил я, останавливаясь, и открыл свою сеть, где возились раки.
– Не продадите ли вы мне ваш улов? – спросила она.
Вы понимаете, как мне понравилось это предложение, я уже видел большой каравай хлеба и слышал запах его хрустящей корочки.
– Что вы хотите получить за все?
– Десять су, – сказал я наудачу.
– Десять су? Одни только раки стоят, по крайней мере, сорок су. Вы не знаете цены своему товару. Разве вы не рыбак?
– Нет.
– Вы ловите рыбу для удовольствия? Пожалуйста, продайте мне все; я вам дам за раков сорок су и за рыбу еще сорок. Хотите?
И она протянула мне две монеты.
Я был так ошеломлен этим великолепным предложением, что не нашелся даже, что ответить.
– Ну, что же вы? Соглашайтесь, – уговаривала она, – вы можете купить на эти деньги все, что захотите.
Она вложила мне в руку четыре франка; одна из девочек опрокинула в свою корзинку раков, а другая переложила в свою сетку рыбу.
Четыре франка! Едва мои покупательницы отвернулись, как я принялся исполнять сумасшедший танец на песке. Четыре франка!
В четверти лье отсюда находилась деревушка, я направился к ней, чтобы купить там два фунта хлеба. Я теперь никого не боялся: ни жандармов, ни сторожей. Если кто-нибудь меня встретит и спросит о чем-нибудь, я покажу ему четыре франка и скажу:
– Оставьте меня в покое, вы видите, я не нищий.
Но я не встретил ни жандарма, ни сторожа, зато не нашел и булочной. Я два раза пробежал из конца в конец единственную улицу в деревне, видел чайную, бакалейную лавочку, видел трактир, но нигде не продавали хлеб.
А между тем мне нужен был именно хлеб. Деньги звенели у меня в кармане, и уйти из деревни без хлеба я не мог. Моя робость исчезла, я смело подошел к трактиру и попросил трактирщицу, сидевшую на пороге, указать мне, где живет булочник.
– Здесь нет булочника, – ответила она.
– Тогда, может быть, вы продадите мне фунт хлеба?
– Мы не продаем хлеб, но если вы голодны, мы можем накормить вас обедом!
Через открытую дверь несся запах капусты, и слышно было клокотание кипящего супа на плите. Мой голод не мог устоять перед таким искушением.
– А сколько будет стоить обед?
– Одно блюдо – похлебка из капусты с салом и хлеб – тридцать су, не считая сидра.
Это было страшно дорого, но даже если бы она сказала четыре франка, я бы все равно вошел. Трактирщица ввела меня в маленькую грязную комнатку с низким потолком и положила на стол каравай хлеба весом около трех фунтов. Этот каравай меня погубил. Капуста была жирная, и я, вместо того, чтобы есть ее вилкой, накладывал ее на хлеб, как бутерброд, толщина куска хлеба для меня имела сейчас самое большое значение.
Бутерброд я съел очень быстро, потом второй, потом третий. Это было так вкусно! Каравай заметно уменьшался. Я отрезал еще и четвертый большущий кусок и решил, что он будет последним; но когда я его съел, то оказалось, что капусты еще немного осталось, и я опять принялся за хлеб; теперь от него осталась уже только маленькая краюшка. Что же, это был единственный случай за много-много дней, когда я мог поесть, я решил им воспользоваться и съел последний кусок.