Приключения Ромена Кальбри

Моя комната была наверху, и я не решался подняться по лестнице. Я снял ботинки, чтобы пройти тихонько, но когда я проходил мимо ее двери, она узнала мои шаги и окликнула меня слабым голосом:

– Ромен!

Я вошел. Около нее сидела одна из ее сестер, которая теперь не оставляла ее одну ни на минуту. Она сделала мне знак сесть, но больная подозвала меня к своей кровати и посмотрела на меня вопросительно. Я без слов понял ее вопрос.

– Все то же.

– Нет ветра?

– Нет.

– А какие там стоят корабли?

– Рыболовные суда и суда из Сены, а еще пароход «Лиссабон».

Едва я произнес последние слова, как дверь быстро открылась, и вошел муж ее сестры, по-видимому, взволнованный.

– Пароход «Лиссабон» пришел, – сказал он, слегка задыхаясь.

– Да, мне Ромен говорил, – она сказала это равнодушно, но глаза ее встретились со взглядом мужчины, и она поняла, что он хочет сообщить ей нечто важное.

– Что случилось?! – воскликнула она.

– Я принес хорошую весть. Они встретили недалеко от Бреста «Невстрию». На ней все благополучно.

Она лежала в постели и была так бледна, так слаба, что казалась почти умирающей. Вдруг она приподнялась, опираясь на руки.

– Он жив! Он скоро будет здесь! – воскликнула она, и глаза ее оживились, кровь прилила к лицу, даже щеки ее как будто зарумянились.

Она просила сказать ей, сколько времени нужно, чтобы дойти морем от Бреста до Гавра. Об этом трудно было судить: если ветер будет попутный, то можно уложиться и в два дня, а если нет – то за шесть-восемь суток. Пароход «Лиссабон» прошел этот путь за тридцать часов. «Невстрия» может прийти завтра.

Она попросила позвать доктора.

– Я хочу дожить до прихода «Невстрии»! Мне нельзя умирать, пока я не обниму своего мальчика…

Силы вернулись к ней. Она казалась настолько бодрой, что и доктор дивился этому.

Она жила в доме, где обычно живут бедные люди. Комната, в которой она лежала, была одновременно и спальней, и кухней. За две недели ее болезни здесь воцарился настоящий хаос. Как всегда, на столике у ее кровати было наставлено множество ненужных чашек и пузырьков, лежали салфетки и прочие мелочи. Везде была пыль. Видно было, что не было человека, который бы ухаживал и заботился о ней. Подруги-соседки забегали по очереди на несколько часов. Потом они уходили по своим делам, к своим детям и домашним заботам.

Больная попросила нас убрать ее комнату, привести все в порядок, открыть окно. Сестра ее сначала запротестовала, боясь навредить ей, но она настояла на своем.

– Это мне не повредит, а я не хочу, чтобы тут чувствовался запах лекарств, когда он приедет.

А когда же он приедет? Погода все не меняется. Все так же спокойно море, и ни малейшего ветерка не посылает оно на помощь «Невстрии».

В Коммерческой гавани обычно о появлении кораблей извещали сигналами.

Она просила меня сходить в Коммерческую гавань и посмотреть, какие там вывешены сигналы. Почти каждый час я бегал на набережную и на Орлеанскую улицу, к конторе, куда поступали все сведения.

Но из-за безветрия не было видно ни одного корабля: все они еще были в Ла-Манше.

Однако моя хозяйка не теряла мужества. Наступил вечер, она попросила придвинуть ее постель к окну. На крыше одного из домов напротив был большой флюгер. Больная сказала, что хочет следить за этим флюгером. Она была убеждена, что ветер должен перемениться.

В другое время такая уверенность показалась бы мне смешной. На ясном синем небе светила луна, и по-прежнему стояла тишина. Флюгер не шевелился, он чернел неподвижно, точно припаянный к своему стержню.

Сестра ее осталась с ней на ночь. Меня отослали спать. Ночью я проснулся от непривычного шума, которого никогда не слышал прежде за все время, пока жил в этой комнате. Я услышал тонкий отчетливый скрип. Я встал и выглянул в окно: это скрипел флюгер, который вертелся на стержне под напором ветра. Да, был ветер!

Я спустился по лестнице и вышел на берег. Море волновалось, свежий ветер дул с севера. Сторож на таможне сказал, что, вероятно, к утру ветер усилится и станет западным.

Я пошел домой, чтобы сообщить эту радостную новость своей хозяйке, потому что западный ветер пригонит «Невстрию» в Гавр уже сегодня днем или вечером, с наступлением прилива.

– Видишь, я была права, я знала, что ветер переменится… Я это чувствовала…

От ее сестры я узнал, что она совсем не спала ночью и не сводила глаз с флюгера, задавая все один и тот же вопрос: «В котором часу прилив?»

Она попросила вина. Доктор позволил давать ей все, что она захочет. Она едва смогла выпить глоток – так она была слаба; дышала она тяжело, и сердце ее билось неровно.

– Вино меня поддержит до его приезда, – говорила она.

Глаза ее снова устремились на флюгер, и она уже больше ничего не говорила, только иногда бормотала:

– Бедный Жан, бедный Жан…

Жан – это был ее сын.

Когда начало светать, она подозвала к себе меня и сказала:

– Сходи, пожалуйста, к мяснику, попроси у него три фунта мяса, только получше, для супа, и еще купи капусты.

– Капуста тебе вредна, – напомнила сестра.