Приключения в дебрях Золотой тайги

В лагере медвежье мясо приняли на ура.

– Никогда не думал, что медвежатина такой вкусный продукт! – удивлялся Вадим Петрович, уплетая за обе щеки запеченную Дженкоулем медвежатину.

– Между прочим, великий путешественник Нансен во время дрейфа на «Фраме» постоянно охотился на белых медведей, и это было единственным способом делать запасы свежего мяса.

Собственно, медведи сами приходили в лагерь полярников и становились добычей экипажа исследователей, – напомнил Катаев.

– Но я за то, чтобы здешние мишки обходили нас стороной. Мы лучше на водоплавающую дичь поохотимся, – усмехнулся Сидоров. – Оборони нас Бог от таких ужасов. Ты согласен, Дженкоуль?

Дженкоуль кивнул.

– Амикан – хозяин тайги. Плохо обижать хозяина, – очень тихо сказал тунгус. Его не расслышали. Всем показалось, что он по привычке разговаривает с лесными духами, попыхивая своей трубочкой.

– Через несколько дней доберемся до Енисейска, там сделаем остановку, поправим снаряжение, запасемся продовольствием и двинемся дальше, на Тунгуску. Эх, Николай Миронович, скорей бы Енисейск! Приходилось читать о нем, замечательный, пишут, город. Когда-то ведь был одним из главнейших сибирских городов. Отсюда шли экспедиции по всей Сибири, в особенности на Лену.

Сидоров потер руки.

– Трапани очень серьезно хочет осваивать сибирские реки. Енисейск, Тобольск, Туруханск – главнейшие транзитные пункты.

– Да уж пусть лучше наш одесский Трапани, чем иноземные компании, – заворчал Яковлев.

Черчилль нахмурился.

– Свободный рынок, господа, мы за свободный рынок. Пусть все решает предприимчивость и фарт.

– Ой-ой-ой! – опять не удержался Яковлев. – Слыхали мы про ваш рынок и предприимчивость. А ваши заградительные тарифы, а ограничительные пошлины, а трастовые сговоры, а стачки предпринимателей?! Уж вы-то свободный рынок? Это мы свободный рынок, всякого принимаем сразу в объятия, а нам вместо стоящих товаров, как древним индейцам, конкистадоры бусы и конфеты завозят.

Ну уж нет, друг мой! Мы за честную торговлю, а уж как ты ее назовешь – свободный рынок, или таможенный союз – мне лично все равно.

– Ну вот, опять наши Рикардо Смиты лбами столкнулись, – захохотала Элен. – Они у меня знатные специалисты по торговле. Ни разу в жизни ничего не продали и не купили, но рассуждают, как крупные коммерсанты. Но радует патриотический настрой. И потом, все же давно решено: Черчилль начинает разработку галечников, а ты, Вадим Петрович, создаешь транспортную компанию.

Будешь доставлять добытый камень, песок на промывку. Глядишь, а там и самоцветы и золото обнаружатся! То-то станем все мильонерами! А может, лучше тугуном займемся? Начнем эту рыбку разводить и ловить и продавать по всему свету.

Консервный заводик поставим, Федор-Григор нам поможет с уловом.

Элен не могла остановиться и заражала всех своим хохотом. Только автомобилист и велосипедист не разделяли общего веселья.

«Рикардо Смиты» были серьезны.

– Мадам, вы гениальный предприниматель, – подчеркнуто вежливо ответил Черчилль. – Как это говорится по-русски? Вашими устами да Богу в уши. Вы еще услышите о моей предпринимательской жилке. Не сомневайтесь!

Наконец Яковлев, который вдруг осознал всю смехотворность ситуации, громко захохотал, так что расположившийся где-то неподалеку филин встрепенулся и заухал свою ночную песню. Уханье филина так комично сочеталось с басовитым смехом Вадима Петровича, что все, сидевшие у костра, разразились поистине гомерическим хохотом. Окончательно растревоженная ночная птица, ухнув еще несколько раз, зашумела крыльями. Наверное, сменила свою позицию, перебралась на другой холм, откуда не было видно костра и где ей никто не мешал спокойно выслеживать добычу.

За разговорами прошла часть ночи. Уснули все очень поздно. Слишком много переживаний выпало в этот день.

Утренняя тайга встретила путешественников разноголосием. Оно было везде, оно окружало путешественников. Это был успокаивающий голос самой природы. Звучала, казалось, даже сама земля. Если опуститься на землю и замереть, то непременно услышишь необычные шорохи, увидишь то, чего никогда не замечаешь, стоя в полный рост. Каждый сантиметр таежной земли существовал в напряженной деятельности.

Первым пропажу заметил Сидоров. Вечером, он помнил это хорошо, Дженкоуль растянул на молоденьких сосенках медвежью шкуру – метрах в тридцати от дома, с ветреной стороны, почти у самого края террасы, ведущей к реке. Дженкоуль тогда сказал ему, что, увидя шкуру, другой медведь не придет в лагерь, будет бояться запаха большого амикана. А теперь шесты повалены, и лишь клок шерсти напоминал о вчерашнем происшествии.

– Какой презент пропал! – сокрушался Сидоров. – Мистер Трапани был бы очень рад иметь шкуру сибирского медведя. Да, Дженкоуль, сплоховал ты, братец. Надо было ее куда-нибудь поближе да повыше повесить.

Поскольку прямого вреда пропажа никому не принесла, никто не стал углубляться в расследование. Все решили, что это сделали лесные звери, может быть, лисицы, а может, забредшие в эти места волки.