Примадонна. Банкирша. Шлюха

Многие жили на Брайтон Бич уже давно, но все равно в присутствии Миледи считали своим долгом постоянно твердить, что правильно поступили, уехав сюда. Все разговоры, однако, сводились к воспоминаниям о прежней жизни. Только совсем уж зеленая молодежь не мучилась ностальгией.

В компаниях, правда, Миледи бывала редко. Гриша с раннего утра до позднего вечера торговал с лотка книгами, присланными из России. Они пользовались сумасшедшим спросом, но, чтобы как-то сводить концы с концами, работать приходилось много. Тем более что теперь Грише требовалось больше денег. И не потому, что у него в квартире появился лишний едок.

Гриша безумно хотел показать Миледи Нью-Йорк, о котором она до сих пор имела смутное представление. Он гулял с ней по бесконечному Бродвею, продуваемому постоянным ветром с Гудзона. Он сводил ее на мюзикл «Мисс Сайгон», шедший в театре на углу Пятьдесят третьей улицы. Он затащил Миледи в музей Метрополитен, от посещения которого у нее осталась только головная боль и сожаление о четырнадцати долларах, потраченных впустую. В Мировом торговом центре они поднялись в кафе на сто седьмом этаже, откуда с самолетной высоты весь город был как на ладони. В кафе потрясающий негр играл на рояле старые регтаймы, не тронувшие душу Миледи. А когда она подошла к большому окну, доходящему до пола, и под ней открылась бездна, Миледи стало по-настоящему плохо. На пароходике они совершили круиз вокруг Манхэттена, полюбовавшись заодно Статуей Свободы.

Впечатлений было слишком много, и вскоре в голове у Миледи перемешались Чайна-таун и Радио Сити, Рокфеллеровский центр и Литл Итали, Эмпайр Стэйт Билдинг и Трамп Тауэр.

Годы 1944-1994-й. Мэтр

Иван Сергеевич Зернов никогда не был трусом. Это подтверждали боевые награды, которые в День Победы украшали его нынешний элегантный смокинг. Правда, бывший боцман Черноморского флота непосредственного участия в военных действиях не принимал. Но с фронтовыми концертными бригадами Зернов не раз бывал на передовой, хлебнул и артобстрелов, и бомбардировок, и даже однажды вывел артистов из немецкого окружения под Смоленском. Тогда он еще не был народным артистом, а подвизался в качестве рядового конферансье, уморительно изображая психопата Гитлера и распевая лихие куплеты про Гансов и фрицев, отморозивших в России «и уши, и носы, и кое-что похуже». Благодарная солдатская аудитория души не чаяла в молодом артисте.

Много позже, обзаведясь вальяжными манерами и сменив «Беломор» на кубинские сигары «Ромео и Джульетта», Зернов остался смелым человеком. Сатирические монологи, с которыми выступал уже всесоюзно известный конферансье, нередко пугали высоких чиновников. Но даже самой Екатерине Алексеевне Фурцевой, министру культуры, не удалось обломать Зернова.

Как-то у них состоялся очень жесткий разговор один на один. Зернов держался как кремень. Раздраженная его упорством, Фурцева прервала аудиенцию сухой фразой:

- Ну, в общем, я вам сказала все, что хотела!

- Вы удовлетворены? - спросил Зернов, поднимаясь со стула.

- Разумеется, нет!

- Тогда я остаюсь. - Зернов снова опустился на стул. - Настоящий мужчина не имеет права уходить, пока женщина не удовлетворена.

Фурцева вдруг по-девичьи вспыхнула.

- Ну вы и наглец, Иван Сергеевич! - сказала она и засмеялась. - Я ведь хочу вас от неприятностей уберечь. Ну подредактируйте сами немножко свои тексты. Уберите сомнительные места.

- Екатерина Алексеевна, - сказал Зернов проникновенным тоном, - вы бы Ойстраху посоветовали не все ноты играть, а через одну?

Фурцева отвернулась к окну и сказала со вздохом:

- Боже мой, как мне иногда с вами трудно!

- Так ведь и нам с вами не легче, - отозвался Зернов.

Ответа не последовало, и он тихо вышел из кабинета.

С публикой на концертах Зернову было проще, хотя чего только не случалось. И пьяные лезли на сцену, и издевательские реплики из зала раздавались, и шутки, бывало, встречали гробовым молчанием. Но Иван Сергеевич ни разу не ушел с эстрады побежденным. Импровизируя на ходу, он умел взять зал в руки.

В такие минуты бывший боцман чувствовал себя противостоящим крепкому шторму.

А сколько интриг и скандалов возникало за кулисами, в узком мирке, полном неудовлетворенных актерских амбиций! Зернов привык разрубать клубок самых чудовищных сплетен одним решительным ударом. Он не боялся нажить себе врагов и с презрением относился к завистникам. Этим он заслужил уважение даже тех, кто его ненавидел.

С профессией конферансье Зернов тоже покончил без колебаний. Времена менялись, и старые мастера эстрады один за другим выходили в тираж. На фотографиях с дарственными надписями они оставались по-прежнему молодыми и красивыми: Илюша Набатов, Миров и Новицкий, Афоня Белов, Тимошенко с Березиным, Рудаков и Нечаев, Аркаша Райкин, Миронова и Менакер, Леня Утесов… Многих и в живых-то давно не было. А те, кто еще здравствовал, уже не могли тягаться с тем же Жванецким, чья умная и тонкая ирония так точно выражала дух времени. Зернов понял, что пора и честь знать.