Примаков

Примаков изменил институтскую жизнь. По словам академика Нодара Симонии, Примаков показал себя очень независимым в действиях и суждениях человеком. Но в нем совершенно не было самодурства, кичливости и нетерпимости к критике. Когда Примаков в первый раз приехал в институт, его встречала целая бригада институтского начальства. Ловили его взгляд, следили, как поведет себя новый хозяин, вычисляли, какие у него слабости. При Гафурове установилось восточное почитание директора. Ждали чего-то подобного. Но Примакову это было не нужно. Когда он зашел пообедать в институтский буфет, это произвело сильнейшее впечатление на коллектив. Буфет академического института по тем временам был, конечно, лучше вокзального, но хуже школьного…

Говоря по-современному, Примакова назвали бы демократом-технократом. Было, впрочем, и настороженное отношение, как и несколько лет назад в ИМЭМО: пришел журналист, а не ученый. Но эти сомнения он быстро развеял, показал, что давно уже не просто журналист. Он наладил механизм, который исправно работал. Даже когда Примаков отсутствовал, работа не останавливалась. Особенно радовалась институтская молодежь. Появился человек, к которому можно обратиться и он поможет. Постепенно в институте привыкли, что есть начальство, отнюдь не глупое начальство, которое во всё вникает и во всём разбирается. Если он за что-то брался, то знали: это будет сделано. Если Примаков что-то говорил, обещал, можно было в его словах не сомневаться.

У него в институте были противники, те, кто его не любил, но ни один из них не мог сказать, что Примаков непрофессионал. Примаков тоже приспосабливался к коллективу. Он-то привык к дисциплине, которая существовала в ИМЭМО, и вызывал сотрудников на совещание к десяти часам, а в Институте востоковедения никто раньше одиннадцати не приходил. Как-то утром на совещание из всего коллектива явился только один сотрудник, самый молодой. Но директор никого не наказал. Это был повод для воспитательной работы.

— Если я что-то говорю, это должно быть сделано…

При нем в институте не было того, что часто случается в таких коллективах: склок, свар, зависти, интриг. Как умелый администратор, он этого не допускал.

И в Институте востоковедения Примакову ставили в вину то, что он мало занимается фундаментальными исследованиями. Он действительно интересовался в основном текущей политологией.

Сотрудники Института востоковедения рассказывали:

— Те, кто занимался традиционной тематикой, возможно, не очень были им довольны. Но фундаментальные исследования не пострадали. При Примакове ничего не было разрушено. А сектор науки, который исследовал современность, пошел в гору. Расширились научные связи, вырос авторитет института, люди стали работать активно. И нет ничего плохого в том, что наверх отправляется аналитическая записка и особенно — если она учитывается. Другое дело — кто там был наверху и как эта записка использовалась.

— Исследования ислама, Ближнего Востока — это при нем всё пошло вверх, — вспоминал доктор исторических наук Алексей Малашенко. — Надо еще иметь в виду, что это были восьмидесятые годы — агитпроп бдит, атеистическое воспитание еще существует. И при этом мы получили возможность достаточно объективно изучать ислам. Примаков выделил средства, ставки. Именно в эти годы наше исламоведение получило сильный импульс. Он эти исследования поощрял, патронировал, давал возможность работать. При нем не было никаких скандалов. В те времена писать об исламе было сложно, но необходимо — сначала исламская революция в Иране, затем революция в Афганистане.

В 1982 году Примаков, как директор Института востоковедения, выступал на коллегии Министерства иностранных дел, рассказывал о сложной и запутанной внутренней ситуации в Афганистане, не очень понятной и дипломатам. Говорил об авантюризме затеянной в стране аграрной реформы — в Афганистане вовсе нет революционной ситуации. Коллегия МИДа зло реагировала на неортодоксальные суждения директора академического института. А вот сам Громыко со многим солидаризировался, словно понимая бесперспективность афганской кампании.

Примаков обратил внимание на роль в Афганистане исламского духовенства. В апреле 1983 года ЦК КПСС примет постановление «О мерах по идеологической изоляции реакционной части мусульманского духовенства». Но это уже не поможет. Те, кто ввел войска в Афганистан, поссорились с мусульманским миром, способствовали возрождению религиозных чувств мусульманского населения Советского Союза и стремлению исповедующих ислам народов к государственной самостоятельности.