Принц Галлии (др. вар.)

— Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за вашим сыном Филиппом.

Юноша привстал и почтительно поклонился.

Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза. Плечи его ссутулились, лицо еще больше постарело, а взгляд бесцельно блуждал по беседке, тщательно избегая при этом обоих молодых людей.

«Так-с! — удовлетворенно подумал Эрнан. — Похоже, Филипп не ошибся. Это и впрямь напоминает раскаяние».

Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением слуг, принесших угощение для гостей герцога — вазы с фруктами, джемами и печеньем, а также несколько кувшинов с прохладительными и горячительными напитками (то бишь вином). Эрнан без лишних церемоний принялся за еду: он всегда был не прочь перекусить, а двухчасовая прогулка из Кастель-Фьеро в Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок щербетом.

Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности, Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той роковой для короля стычки и лишь каким-то чудом избежал пленения или смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн, вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд, правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.

— Мой сын тоже воюет с неверными, — заметил герцог, воспользовавшись паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из айвы. — Где-то в Андалусии.

— Да нет же! — с набитым ртом возразил Эрнан. — Уже не воюет. С недавних пор между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.

Герцог удивленно приподнял бровь.

— А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?

— Ну, в общем… — немного помедлив, произнес Шатофьер. — Это я узнал от вашего сына.

— Вы уже получили от него письмо?

— Мм… В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.

— Дон Альфонсо? — переспросил герцог. — Почему он, почему не король?

— Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал, поэтому командование кастильской армии взял на себя дон Альфонсо.

— Понятно… Нет, постойте! — Глаза герцога вдруг сверкнули, и он так пристально посмотрел на Эрнана, словно пытался пробуравить его взглядом насквозь. — Вы сказали: «Филипп говорит». Что это значит? Вы получили от него письмо или все-таки…

— Да, — кивнул Эрнан. — Сейчас он гостит у меня в замке.

— Ясно. — Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям, потом спросил: — Филипп рассказывал о моем письме?

— Да.

Снова молчание.

— Ну что ж, — наконец заговорил герцог. — Это вполне естественно. Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и самолюбив… Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне это… и все остальное тоже.

В словах герцога было столько горечи, а выглядел он таким дряхлым стариком, что растроганный Эрнан не сдержался.

— Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. — Затем, помедлив немного, он все же добавил: — А Господь милосерден.

Герцог тяжело вздохнул.

— То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не прислушался к его словам, я вообще не желал ни слышать его, ни видеть. И лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для меня значит… Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих сыновей, а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не подозревая, я очень дорожил им, и где-то в глубине души всегда им гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и Робер… Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. — Герцог сделал паузе и угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако во взгляде его не было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая покорность судьбе. — Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться только одного сына — Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в Марсан. Издали его пороки и дурные наклонности не так бросаются мне в глаза.

Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.