Почему он, черт возьми, повесился? По какой причине он покончил с собой? Ответов не было. Он отказывал мне в этом. А я думал, что у нас нет секретов друг от друга.
Я повернулся и снял через голову промокшую рубашку.
Вчера он выглядел взволнованно. Он хотел что-то рассказать. И поскольку он сообщил, что речь шла об отце, поэтому тот и приснился мне сейчас. Теперь, когда у меня на уме должно быть другое. Это так легкомысленно с моей стороны. Любое чувство. Каждый такой запретный поцелуй. Я бы с удовольствием ударил себя кулаком в подбородок. Я заслужил все это.
Быстро оделся и убрал влажные волосы со лба.
На чувства теперь не было времени. Я должен поговорить с ним до своего появления на заседании совета.
К черту все. Сегодня снова был вторник.
Я оказался перед библиотекой, которую охраняли два крепких стражника в серебряных масках, позволившие мне пройти после безмолвного приветствия.
Джон, казалось, жил в библиотеке. С тех пор как себя помню, он метался среди книг, листов и чернил, которые охранял, словно сокровище. И даже сейчас он сидел, согнув спину, над текстом, освещенным почти догоревшей свечой. В эту секунду она наконец потухла, оставив после себя темно-серый туман, который клубился вокруг запыленного библиотекаря, начавшего сильно храпеть. Должно быть, он просидел половину ночи над историями и так и заснул. С радостной улыбкой я отметил, что некоторые вещи, вероятно, никогда не изменятся.
Лишь короткая часть воспоминаний из детства. Поблекшая картина, когда мне бросилась в глаза книга, на которой он спал.
Я знал ее. Она стояла в кабинете моего отца на полке из черного дерева. Скрупулезно отсортированная, обернутая в благородный переплет самыми умелыми портными нашего города.
По ночам он всегда сидел над рабочим столом и писал. Я узнал его почерк. Окончания с завитками, которые я перенял у него. Засечки, которые добавил, чтобы почерк стал похож на его. Изогнутая Е.
Я потянулся к спящему Джону и взял книгу, на которой лежала его голова. Очень осторожно вытащил ее и прижал к себе. Дневники моего отца были похожи на его голос. Ровные, звучные, стальные. Когда я читал, мне казалось, что он говорит со мной. Прямо как во сне. В кошмаре.
Я с трудом сглотнул, когда пальцы скользнули по его словам. Отец никогда не говорил о своих сомнениях. Никогда не говорил ничего плохого о Люциусе и даже не называл его дар проклятием после смерти нашей матери. В растерянности я продолжил читать:
Мои глаза метались туда-сюда. Пробежался по следующим строкам, на которых он, однако, уже не вдавался в подробности. Страницы колыхались в моих пальцах, пока я искал дополнительные подтверждения. О каком враге он говорил?
Резкий храп, застрявший в горле Джона, заставил его вздрогнуть. Увидев меня, он дернулся еще раз и снял с носа очки.
– Я очень громко храпел? – растерянно спросил он и в эту же секунду посмотрел на книгу, которую я чуть не раздавил в своих руках. – Значит, ты прочитал, – произнес он и медленно встал.
От него пахло бумагой. Чернилами и воском свечи.
Точно так же блестело его покрытое морщинами лицо, которое он потер своей серой рукой.
– Я еще вчера хотел поговорить с тобой, Эрик. Появилось… так много вопросов, которые горят у меня на языке.
– Говори, – сказал я, крепко сжав челюсти, чтобы разобраться в своих мыслях. – С каких это пор ты изучаешь дневники отца?
– Хм, – произнес он хриплым голосом, – уже несколько месяцев, Эрик. Вскоре после того, как твой брат оставил мне королевские труды, чтобы закончить семейную биографию. Тут я натолкнулся на нестыковку. Его смерть мне показалась довольно… странной.
– И почему ты ничего мне не сказал?