Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Принц де Линь. Письма о последней войне с турками[300]

Вижу феномен, из Вашего края — и что еще лучше, феномен очень милый. Это француз трех веков: он имеет рыцарский дух одного, приятность другого, веселость нынешнего. Франциск I, Великий Конде и маршал Саксонский[301]захотели бы иметь подобного ему сына. Он ветрен, как стрекоза, в минуту самой ужасной канонады; беспрестанно шумит, безжалостный певун, всякую минуту жужжит мне на ухо лучшие арии французских опер; читает сумасшедшие стихи под сильным огнем[302]

, и судит о вещах как невозможно лучше. Война его не восхищает, но жар его есть тот милый жар, который мы чувствуем при конце ужина, в веселом разговоре, от нескольких бутылок шампанского и мадеры, и только тогда подмешивает он воды в свое вино, когда объявляет Вам приказ, или сказывает свое маленькое мнение, или готовится что-нибудь исполнить. Он отличился на трех морских сражениях, которыми Нассау Зигер[303] угостил капитан-пашу[304]

; я видел его на всех вылазках янычар, на всех ежедневных сшибках со спагами[305]; он получил две раны. Будучи французом в душе, он русский по своей подчиненности и порядочному образу действия, любезен, любим[306]; словом, милый француз, милый и храбрый дитя[307]

, приятный придворный Людовика XIV: все это называют у нас Рожером де Дамасом.

Мемуары графа Роже де Дамаса

Я знал принца де Линя, уже успел оценить его любезный характер, его прекрасное сердце, его рыцарский дух <…>[308]

.

Нам понадобилось полчаса, дабы добраться до вершины горы, и наконец я вошел в крепость[309]; слуга ввел меня в дом, где были две плохие маленькие комнаты, изрядно грязные: я был у принца де Линя. <…> Напомним, что он никогда не забывал тех, кто напоминал ему о парижском свете, где он чувствовал себе лучше всего, и просто был рад снова меня увидать, как если бы любил до безумия. <…> Принц де Линь обнял меня, понял и одобрил прежде, чем я докончил фразу[310].

<…> я хочу упомянуть лишь одно качество принца де Линя, никому не известное так хорошо, как мне, и самое редкое в свете, — всю свою жизнь, в любой момент дня и ночи, когда бы к нему ни обратились, пребывать в ровном настроении, добром расположении, быть скорым на ответ, всегда готовым перейти от забав к делам, а затем, сколько бы времени он им ни уделил, к веселью. Чтобы сохранить такую образцовую светскость, коей никто не может похвалиться, надо, полагаю, обладать его здоровьем: ни насморка, ни головной боли, ни плохого пищеварения в течение всей жизни <…>[311].