Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Принц де Линь Роже де Дамасу [Вена, начало 1804 г.][312]

Я слишком поздно догадался, любезнейший граф, что следует быть гордым, но все же я горд тем, что рано увидел [?][313], каков есть свет, каким он может стать и что не стоит труда заботиться о нем. Мы старались заботиться. Вы летали на шаре, что удерживал канат, и возвратились домой, когда пожелали; я же поднялся на шаре ввысь безо всякой страховки, так что хоть и не рухнул, но, плавая без руля, не смог вернуться туда, где был. Увидав революцию бельгийцев, которые до того времени не ведали даже имени себе такого и устроили оную, по правде говоря, вполне невинно, даже по-ребячески, разве что отрезали голову из-за шутки над капуцином[314], мы оба пожали плечами, но, увидав революцию тигров-обезьян, сбежали с театра заблуждений и ужасов. С тех пор мы были зрителями различных сцен, что разыгрывались на нем и мало-помалу превращались из трагедии в лицедейство. Уж больно это все напоминает Корнеля, притом недурно сыгранного. Мы видели завоевателей, которым нужны были лишь провинции. Но, полагаю, о великом похитителе невинности я прочел в некоей сказке[315]

. И се мы зрим его ныне. Он лишил чести 2 отнюдь не [?] воинственных двора, один двор, который прикидывался таковым, двор, который втянул их всех в войну, 3 королевства, скроенных по его лекалам[316], двор, который был его союзником, Папу Римского[317], Священную Империю и Италию. Александр не лишал чести Пора[318], Цезарь — Помпея, Ариовиста[319]

, Верцингеторикса и проч. Они были всего лишь побеждены и могли оправиться от поражения. Но[320] сей раз покинешь брег, пути обратно несть[321].

С грустью взираем мы на то, что творится ныне: не иначе, как забавное землетрясение или салонная игра, в которой всяк ищет себе место, а не найдя, грохнется оземь. Но не все еще кончено, хоть в сей час грудная жаба стесняет нам дыхание и угнетает нас.

Мы рождены, любезнейший граф, дабы болтать и, следовательно, жить в обществе, ибо общежительность и болтовня суть одно и то же. Таково счастье, что испытываю я с душою Вашей молодости и своей старости, сохранившей глаза прекрасными, а [душу?] и здравомыслие сделавшей еще более обворожительными. Она живет этими богатствами в сей стране, будто медведь, что в зимней спячке питается жиром, слизывая его с огромных лап, только на медведя она не имеет счастья походить, ибо пользуется всеобщим вниманием. И только всеобщая любовь [?] утешает ее в необходимости покидать порой свое логово.

Логовом, коего я никогда не покидаю, мне служит семья. Литературным чтением мне служит франкфуртская газета, театром — представления наследников Ганса Вурста[322], кои Вы видели здесь прежде, а правила жизни сводятся к хорошему аппетиту и крепкому сну. Мой моральный закон призывает меня не доставлять горестей своему весьма узкому и простому окружению.

Вена лежит на пути между жизнью и смертью, здесь нет ни повода, ни желания, ни случая злиться. Горечь ощущаешь, лишь пригубив австрийского вина. Так что мы, пожалуй, пребываем в чистилище, ибо совершенно невинны.

Приезжайте и живите скучно вместе с нами. Вкусите покоя, достойного ничтожеств, ибо там, где Вы есть сейчас[323], его не испытать: Вы встречаете знаменитых и прославленных людей, которые замечают, что Вы рождены и для знаменитости, и для славы. Здесь в этом никто не усомнится. А там, где Вы есть сейчас, Ваша любезность, Ваши бездонные знания, Ваша обходительность в свете требуют от Вас осознавать свой долг и налагают на Вас обязательства.

Небо, что непрестанно перебивает меня, хоть я и не могу сказать о нем ничего дурного, ибо оно создало меня совершенно счастливым, отняло у меня господина де Мейяна[324]

, который часто беседовал со мной о Вас и говорил: «Ну и болваны же вы, милостивые государи, коль не заставили такого человека приносить пользу». Он отчасти знал Вас и отчасти разгадал.

Между прочим, что сказал бы о достойном человеке Ваш батюшка[325], чья голова, одна из самых светлых, что мне встречались, вмещала знания о 4 сторонах света и всех уложениях, правах, нравах и обычаях? Отчего нет астрономов, что смотрят на землю? Они высчитывают, угадывают и предсказывают небесные явления, но отнюдь не земные. Пирр с удовольствием судачил о том, говоря: «Дражайший Синеас, победой наслаждайся и благовременьем и смеху предавайся»[326]. Ему стоило бы ответить[327], что наслаждаться нужно не откладывая. Но наш Вильгельм Оранский тоже был молчалив[328]. Мне от этого досадно, ибо во всей истории я не нахожу ни одного великого человека с веселым нравом.

Впрочем, мы чувствуем себя отменно. На досуге мы вспоминаем театр китайских теней: их исчезновение восхитительно, и тот, кто показывает их нам, изъясняется философически, подобно тому, как мещанин во дворянстве изъяснялся прозою, не подозревая о том[329].