Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

С книгами для чтения нелегко было ей угодить. Ни слишком грустных не желала, ни слишком тонких, где ума и чувства в избытке. Любила она романы Лесажа; любила Мольера и Корнеля. «Расин не по мне, — говорила она, — исключая „Митридата“». Некогда смеялась над Рабле и Скарроном; но после об том не вспоминала. Она все легкомысленное или внимания не достойное в памяти не держала, но достойное не забывала никогда. Любила Плутарха в переводе Амио[621], Тацита в переводе Амело де ла Уссе[622] и Монтеня. «Я галльская жительница Севера, — говорила она, — я только старый французский язык понимаю. Новый мне непонятен. Захотела я попользоваться Вашими господами-остроумцами на — ист[623]

, испробовала их. Иных к себе пригласила, с иными переписку завела[624]. Они мне наскучили, а меня не поняли[625]

. Другое дело — мой добрый покровитель Вольтер. Знаете ли вы, что это он меня в моду ввел? Отплатил мне сторицей за то, что я его всю жизнь с охотой читала: он, забавляя, множеству вещей меня научил»[626]. Императрица современную литературу не любила и не знала, и в логике сильнее была, нежели в риторике. Легкие ее сочинения, как, например, комедии, имели цель нравственную, как то критика путешественников[627], модников, мод, сект и, главное, мартинистов, коих почитала она опасными[628]

. Все письма ее ко мне полны великих идей, могучих и на редкость светлых, порой критических и даже язвительных, особливо когда что-либо в Европе ее возмущало, а равно веселости и добродушия. В слоге ее больше ясности, нежели легкости. Ее «История России»[629] не уступает, на мой вкус, «Хронологическим таблицам» президента Эно[630]. Но мелкие оттенки, прелестные детали, колорит ей не давались. Фридрих II с колоритом тоже не был в ладу, но зато все прочее в его сочинениях нередко обнаружить можно; литератором он был лучшим, чем Екатерина.

Порой говорила она мне: «Все бы вам надо мной насмехаться. Что я такого сказала?» — «Старое французское слово, которое нынче уже не в ходу, а другое слово произнесли неверно. Ваше Величество, например

, вахханка говорит вместо вакханка». Обещала она мне исправиться, а потом опять меня смешила, когда, например, очень любезно кому-то любезность делала и биток посылала прямо в лузу, отчего я дюжину рублей выигрывал.

Самый главный ее обман в том заключался, чтобы не все говорить, что она думала и знала: но никогда ничего двусмысленного, ничего лукавого с ее уст не слетало. Была она слишком горда, чтобы обманывать: а когда обманывалась сама, то, чтобы сие исправить, на свою удачу полагалась и на власть над событиями, кои себе покорять любила. Правда, мелькали у нее кое-какие мысли касательно изъянов, какими конец царствования Людовика XIV был омрачен, но рассеивались, как дым. Я один в целом свете видел, что когда турки ей войну объявили, сие заставило ее заподозрить ненадолго, что нет в мире ничего прочного, а слава и успех суть вещи зыбкие[631]. Но спустя четверть часа вышла она из своих покоев с таким же ясным лицом, как и до получения известий, и уверенностью ее вся Империя прониклась.

Я над нею суд произвел при ее жизни такой, какой вершили над царями египетскими после их смерти[632]: раздирая тот покров невежества и злобы, что частенько историю скрывает. Иначе утратил бы я все очарование ее общества, или, вернее сказать, с ним бы не свыкся. Человеколюбие выказывала она постоянно. Однажды мне сказала: «Чтобы слуг не будить слишком рано в такой холод, я сама огонь в камине разожгла. Мальчишка трубочист думал, что я только в половину шестого встану, и в то время трубу чистил. Завопил, как черт. Я огонь скорее погасила и у него прощения попросила».