Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Несмотря на некоторые изъяны в архитектуре и пристрастие ее, хорошо мне известное, к одиннадцати домам готическим[609], публичные и частные здания, при ней выстроенные, сделали Петербург красивейшим городом мира. Собственные ее вкусы заменяли ей тот вкус, какого я за ней не признаю, чтобы не восхищаться ею беспрестанно. Однако ж собрала она в своей резиденции совершенные творения всех родов. Хвалилась, что в медалях сведуща. Я за то не поручусь.

Но слух ее антимузыкальный препятствовал ей механизмом стиха овладеть, хотя мы с графом де Сегюром[610] во время плавания по Борисфену[611] пытались ей в том помочь, а она нам в ответ: «Видите, господа, вы меня только оптом хвалите, в розницу же незнающей находите»

. А я ей возразил, что одной наукой овладела она в совершенстве. — «Какой же?» — «Наукой впопадности»[612]. — «Этого мне не понять». — «Ни единого разу Ваше Величество ничего такого не произнесли, не повелели произнести, не переменили, не приказали, не начали и не закончили, в чем бы в ту минуту нужды не было»

. — «Быть может, — отвечала она, — это дело недурное. Но приглядимся получше. Блеском части своего царствования обязана я князю Орлову: это он присоветовал мне флот в Архипелаг отправить[613]. Тавридой обязана я князю Потемкину

[614], а равно и изгнанием всякого рода татар, которые вечно империи угрожали. Лишь одно сказать можно: я этих господ воспитала. Победами обязана я фельдмаршалу Румянцеву. Вот что я ему сказала: господин фельдмаршал, будет схватка; лучше самому бить, чем битым быть. Захватом Пугачева, который едва до Москвы не дошел, а то и дальше, обязана я Михельсону[615]. Поверьте, все дело в том, что я в людях счастлива; а если подданные мною сколько-нибудь довольны, то лишь оттого, что я в правилах своих тверда и со всеми обхожусь ровно. Тем, кого на службу принимаю, даю много власти. Если в губерниях, граничащих с Персией, Турцией и Китаем, кое-кто сие во зло употребляет, тем хуже для них. Я про то разузнать стараюсь.

Знаю прекрасно, что там говорят: покарают нас Господь и императрица. Но один высоко, а другая далеко. Вот каковы мужчины, а я всего только женщина». Еще сказала она: «В Вашей Европе, ручаюсь, меня терпеть не могут. Только о том и толкуют, что я разорюсь: слишком, мол, много трачу. А в моем малом хозяйстве между тем дела идут потихоньку».

Она эти слова любила, и когда хвалили ее за порядок и трудолюбие, ответствовала часто: «Надо же за малым своим хозяйством приглядывать».

Слова же ее «я этих господ воспитала» напомнили мне о тех, коих ради отдохновения или разделения своих трудов удостаивала она самого сокровенного доверия и кого из сочувствия во дворец приглашала. Сила ума ее сказывалась в том, что именуют неточно слабостью сердца. Никто из сих людей никогда ни власти, ни влияния не получал, но Ее Императорское Величество самолично их к делам приобщала, когда почитала доверия достойными; приносили они пользу. Право же получали почетное говорить правду и правду выслушивать. Так, видел я, как граф Мамонов[616], этой доблестью обладавший в совершенстве, всегда готов был милости лишиться: противоречил, покровительствовал, советовал, настаивал, возражал. И видел я, что были ему за это благодарны, что восхищались его верностью дружбе, честностью и постоянным желанием творить добро и добрым быть.