Принуждение к любви

А дело у меня было действительно минутное. Как я уже давно выяснил, рядом с Разумовской жил не кто иной, как гражданин Бучма, генеральный директор компании «Крокет». Вот я и решил воспользоваться столь удачным случаем и задать ему пару вопросов.

Консьержка, увидев удостоверение прокуратуры, которое мне, несмотря на все строгости, все же удалось оставить на память о работе в органах и которым я воспользовался впервые, кошкой метнулась к телефону и принялась звонить в квартиру Бучмы. Я не имел ничего против. Время было по московским меркам еще детское - начало одиннадцатого. К моему удовлетворению, Бучма сразу приказал пропустить меня, видимо, в последние дни он пребывал в несколько встревоженном состоянии, раз оказался готов и к такому, скажем, не самому обычному визиту.

Дверь лифта еще не закрылась, а он уже открыл дверь квартиры. Значит, стоял под дверью. Тоже симптом в мою пользу.

Я знал по фотографиям его лицо с маленьким, убегающим к кадыку подбородком, лицо человека, замученного комплексами и страхом попасть под влияние более сильной особи, но в натуральном виде оно оказалось совсем никудышным. Судя по всему, он был очень запуган и запутан, этот самый генеральный директор могущественной корпорации. Но мне было не до выражений соболезнования.

- Я сегодня один, семья на даче, так что мы можем и в столовой… - бормотал он.

А мне было все равно. Я мог задать свои вопросы и в коридоре.

- Вы поручали своей службе безопасности встретиться с журналистом Веригиным? - деловито и без всякого выражения спросил я. Этот совершенно официальный ровный тон мной был выбран, потому что на таких, как Бучма, он действует, как приказ, который не подлежит обсуждению. Человеку, говорящему подобным тоном, нет нужды представляться, за него это делает секретарша, чью роль на сей раз сыграла законопослушная консьержка.

- Да, - с трудом выдавил он. Но это была трудность чисто физического, а не умственного происхождения.

- Что они хотели добиться от него? И каким способом?

- Мы хотели узнать, как к нему попали наши служебные документы. А способы… Я не в курсе, я только сказал, чтобы узнали.

- Вы установили источники?

- Нет. Мне сказали, что ему стало плохо еще в машине, а в кабинете у него случился инфаркт. Хотели вызвать врача, «Скорую», но… Было уже поздно.

- Вывезти тело на улицу - ваше распоряжение? - негромко, так, чтобы ему пришлось напрягать слух, спросил я.

- Нет, что вы!

Из-за того, что его крохотный подбородок ходил ходуном, он еле говорил. Зато я был - само спокойствие. Мне бы еще синий прокурорский мундир! Он бы у меня сознался, в чем угодно.

- Я узнал все потом, потом… вечером… А может, и на следующий день…

- Объясните, почему вообще возникла мысль - разобраться с журналистом Веригиным? Ведь, насколько мне известно, его статья не вызвала особой реакции?

- Да-да… Мне тоже, мне тоже так казалось… сначала… Но Юра, Юрий Алексеевич Литвинов, он откуда-то узнал, видимо, по своим каналам, что та публикация только начало, за ней последуют другие… Что уже подключается телевидение… Он каждый день приносил все новые и новые сведения, и я уже не мог этого слышать, потому что обстоятельства тоже переменились… На меня давили… А Юра все время настаивал, что этот журналист нас опять подставит…

И тут он вдруг на какое-то мгновение неожиданно взял себя в руки и вполне доходчиво и четко сказал:

- Разумеется, ни о каком насилии не могло быть и речи. Задача была - выяснить у него источники информации и предложить закончить публикацию материалов на эту тему. Ввиду того, что эта акция дискредитирует страну и наносит ей ущерб…

Ну да, подумал я, откуда тебе знать, применялось насилие или не применялось? Какой-нибудь костолом мог просто проявить излишнее усердие…

- Был запасной вариант - предложить деньги. Почему нет? Если человек берет деньги от наших противников, то мы можем просто предложить ему больше. Но это не для протокола!

Вот оно как! Что ж, вполне логично. Взял у одних, возьмет и у других. Возразить мне было нечего.

Видимо, на внятно произнесенную небольшую речь ушли все силы Бучмы. Он опять съежился, сложился в какую-то тряпичную куклу и тяжело опустился в кресло.

Я смотрел на человека, который еще недавно раздавал доллары ящиками, распоряжался в числе нескольких таких же случайных людей необъятным государственным имуществом, можно даже сказать, менял судьбу страны, и у меня не было к нему ни одного вопроса. Буквально ни одного. И не потому, что он, судя по всему, скоро умрет от страха и болезней, а просто не было интереса. Что он мне может сказать?

Расстались мы холодно. Бучма сделал попытку встать, но так и не сумел. Я сам закрыл за собой дверь в его склеп. И отправился к Анетте. Жалел только о том, что пришлось воспользоваться удостоверением. Очень укорял себя за это и дал слово больше никогда этого не делать.