Природа плакала в тот день...

Билл не знал, радоваться или рвать на голове волосы тому милому факту, что из Белграда они должны попасть в Женеву на автобусе, а не на самолете. А потом еще день переезда из Женевы в Дортмунд и этот хренов европейский тур, наконец-то закончится. И они будут отдыхать. Почти две недели! Единственное, о чем он сейчас мечтал, — это выспаться в своей родной, любимой кроватке, под своим обожаемым, теплым, тяжелым пуховым одеялом, на своих пышных, огромных подушках, на мягких, мятых простынях, которые они никогда с Томом не гладили принципиально. Спать столько, пока голова не начнет болеть от пересыпа. Поесть, посмотреть телевизор и снова спать, если надо сутки, если хочется, то двое, в конце концов, спать неделю, и чтобы ни кто не трогал, не звонил, не приставал, не доставал!

Том рано утром, отказавшись завтракать, переместился в автобус, залег на своей полке и выполз с нее только по приезду в Женеву, где снова добрался до номера и закрылся. По щелочке под дверью Билл видел только то, что брат даже света не включил, предпочтя темноту. Еще утром он обратил внимание, что Том выглядел хуже некуда — глаза красные, лицо в пятнах, губы искусаны, руки все так же дрожат. Он не спал, это очевидно. Билл крутился около него весь день, предлагая то попить, то поесть, то просто что-то рассказывал, отвлекая брата от грустных мыслей. Он пытался его растормошить, как-то вытянуть из раковины, заставить говорить, не думать. Хотя бы говорить… Том молчал, отвернувшись лицом к стене. Потом на Билла прикрикнул Густав, и он, обидевшись, ушел надоедать водителю. Как они все не понимают, что ему, Биллу, надо как-то скрыть беспокойство, ему сейчас нужен брат как никогда, ему просто необходимо быть с ним в контакте — зрительном, физическом, эмоциональном. Он волнуется, переживает, он все понимает. Понимает, что для Тома измена Юри — серьезный удар по самолюбию и психике, что, наверное, ему стоило больших трудов пойти на это, или, наоборот, это словно прыгнуть с высокой скалы, как в телевизоре, в морскую пучину, не зная, разобьешься ли или вода примет тебя в свои объятия. Том, который всегда волочился за девочками, общался с девочками, бегал от девочек, вдруг вляпывается в такую историю с парнем… Сколько Юрген со своим Франком зажигал? Два года? Они пытались расстаться? Может быть, это произошло из-за Тома? Или Юри хотел забыться, отвлечься и использовал для этого Тома? А может быть он пользовался братом, чтобы доказать Франку, что искусен и может соблазнить любого, даже такого заядлого гетеро, как Том Каулитц? И если Том вернулся в подобном ужасном состоянии, то в игре «Третий лишний» выбыл как раз именно он, а не Франк, который чуть не убил Юргена. А может быть, они еще все это ему в лицо сказали? Они смеялись над ним? Унижали? Оскорбляли? Надо быть рядом с ним, помочь, поддержать. Больше всего Билл боялся, что Том сорвется и что-нибудь с собой сделает. Надо дать понять ему, что он не одинок, что друзья будут относиться к нему по-прежнему хорошо. Дьявол, и посоветоваться не с кем… Попробуй, расскажи, что твой брат — гей, сразу же станешь одним из них. Что за жизнь? Уж лучше б он с этой вертихвосткой встречался, тоже какая-то там мелкая аристократка… И чего Тома на голубые крови потянуло? Голубые крови… Билл захохотал. В яблочко.

Проведя почти бессонную ночь, Билл чувствовал себя утром так, словно его всю ночь пинали ногами в какой-нибудь подворотне. Впрочем, Том еще и выглядел так. Наташа замазывала синяки, пыталась привести в порядок лицо, но подобные мешки под глазами могла убрать только срочная пластическая операция. Питер уехал, пообещав надрать всем задницы по возвращению домой, с ними остался Дэвид. Билл видел, что продюсер несколько раз так же безуспешно пытался пообщаться с Томом, при этом тому брат хоть что-то отвечал, хотя бы односложно. С остальными Том вообще не разговаривал, ни с кем. Можно подумать, окружающие виноваты, что его развели и кинули, как последнего лоха, два гомика. Иногда Билл испытывал что-то вроде злорадного удовлетворения (это ему за все мучения, за игнорирование, за унижения, за постоянное чувство вины, за испорченный отпуск!), но он тут же гнал от себя дурные мысли. Так нельзя… Том какой-никакой, но брат. Пусть и гей. Чтоб его…

На публике Том держался. Билл видел, как перед каждым публичным появлением, он словно маску надевает — улыбка, блеск глаз, собирается внутренне, мобилизуется. Интервью. Фотосессия. Еще одно интервью. Телевиденье. Радио… Саундчек.

— Том, ты не ел три дня, — зло произнес Билл за обедом, заметив, что тот раскрошил булку в тарелку, поковырялся в супе, отодвинул второе. Выпил немного сока.

— Я не хочу, — еле слышно шепчет он. Зубочистка ломается в руках.

— Нам через полтора часа на сцену! Ты за три дня выпил два стакана сока! Ты в голодный обморок хочешь упасть? На тебя уже смотреть страшно! Быть анорексиком — это моя привилегия! — все больше и больше расходился Билл.

— Я не хочу, — твердо повторил Том, набычившись.