Приручить Сатану

— Уже спит. Саваоф Теодорович уложил её спать ещё два часа назад.

— А… — Ева устало провела ладонью по лбу, и рука сразу же отозвалась неприятной болью. — Сколько времени?

— Половина девятого вечера. Я так полагаю, ты останешься на ночь у Саваофа Теодоровича.

— Нет-нет, я…

— Это был не вопрос, детка. Мы ещё немного посидим и пойдём. Сыграешь с нами в карты?

— Простите, но нет, а вот от чая, если есть, не откажусь.

Чай Еве принёс Бесовцев. Как выяснилось, девушка своей выходкой поставила всех на уши, а потому каждый, кто подходил к Еве узнать о её здоровье, автоматически говорил с умильной нотой беспокойства и заботы в голосе, что не могло не нравиться девушке.

— Ты как ребёнок, честное слово, — одновременно шуточно и строго заметил Бесовцев, протягивая Еве кружку с чаем. — На день нельзя одну оставить.

— Ну уж извините, — засмеялась Ева и, присев на диване, сделала глоток.

— Сильно болит? — поинтересовался Бесовцев, разглядывая раны и слегка проведя по ним пальцем.

— Сильно, сильно, — успокоила его Ева, краем глаза наблюдая за тем, как Мария, показав девушке знак «тише», заглянула в карты Бесовцева.

Как ни пытался Саваоф Теодорович уговорить Еву остаться, когда Мария, Ранель и Бесовцев собрались уходить, девушка стала одеваться вместе с ними; по правде сказать, делала она это не из действительного нежелания остаться у Саваофа Теодоровича, а скорее из вежливости. Ранель, как и полагается, собрался быстрее всех и уже ждал на улице, когда вдруг переменился в лице и приглушённым голосом спросил:

— А что это за лошадь?..

Все с любопытством выглянули наружу и посмотрели туда, куда смотрел Ранель: действительно, у самого входа в парк переминалась с ноги на ногу, словно кого-то ждала, серая в яблоках лошадь; за исключением тонкой уздечки, на ней ничего не было: ни седла, ни другой конской сбруи — ничего.

— Ой, это же Мэри! Я совсем забыла, что Кристиан обещал прислать её за мной, — весело воскликнула Ева и помахала лошади рукой, словно она могла понять этот жест.

— Мэри?.. — сиплым и отрешённым голосом спросил Ранель, будто его только что ударили по голове чем-то тяжёлым. — Мэри!

И он побежал к ней навстречу. Казалось бы, лошадь должна была испугаться, убежать или хотя бы пошевелиться, но она только смотрела на стремительно приближающегося к ней человека до невозможного осмысленным взглядом. Ранель со всей силы врезался в лошадь и крепко обвил руками её толстую шею, на что та ласково потёрлась головой о его широкую спину, признав своего бывшего хозяина.

— Прости… Прости меня, Мэри… — шептал, будто в припадке, Ранель, всё крепче и крепче прижимаясь к такой когда-то родной лошади; Ева была уверена, Ранель не хотел, чтобы это кто-нибудь видел, но он плакал, причём плакал на удивление искренне горько.

— Не ревнуй, Маш — тебя он тоже любит, — игриво шепнул Бесовцев на ухо сестре, которая стояла неподалёку от своего мужа и легко улыбалась.

— Наверное, мне не стоит даже пытаться понять, что тут происходит, — тихо пробормотала себе под нос Ева, ёжась от прохладного вечернего воздуха. Саваоф Теодорович, заметив это, стянул с себя пиджак и накинул на плечи девушки, проигнорировав её робкие попытки отвергнуть заботу.

Естественно, тем вечером Ева всё-таки осталась у Саваофа Теодоровича: Ранель никак не хотел отпускать Мэри, да и сама лошадь не спешила уходить от своего бывшего хозяина, однако спустя некоторое время Ранель всё-таки взял себя в руки, благословил, если можно так выразиться, Мэри и, больше ни разу не обернувшись, чтобы не было соблазна обняться ещё раз на прощание, вернулся к Марии и Бесовцеву, которые ждали его у машины. Через пару мгновений красный автомобиль скрылся в соседней подворотне, а Мэри, испугавшись непонятно чего, скрылась в потемневшем парке, словно призрак, оставив растерянную Еву наедине с Саваофом Теодоровичем.

Глава 17. Сон разума рождает чудовищ

Слова, слова, слова…

Их жалкий лепет душу разрывает

И сердце сомневаться заставляет,

Лишь отречётся от престола голова.

— Пойдём, Ева — тебе не оставили выбора, — тихо сказал Саваоф Теодорович, провожая взглядом белёсый силуэт лошади. Как только последний «цок» прозвучал где-то за почерневшими деревьями, над медленно засыпающим городом воцарилась абсолютная тишина, показавшаяся среди бесконечных потоков жизни до невозможного странной. Ева, глубоко вздохнув и глянув краем глаза на Саваофа Теодоровича, развернулась к нему спиной и неспешно пошла обратно к дому, потому что на улице с наступлением темноты становилось довольно прохладно, и не нагревшаяся после зимы земля ещё дышала почти осенними заморозками.