Присяга простору

но и характер тоже.

И полюбил еще сильней

тебя

за чувств огромность,

за правду твердости твоей,

за подлинность и скромность,

за всю натуру с добротой

и речью откровенной

и с незлопамятностью той,

что силы признак верный.

Раскрывшись в чьей-нибудь

судьбе

,ты становилась ближе.

87

Когда пишу я о тебе,

невольно многих вижу.

Я вижу тех, с кем рядом креп,

с кем вместе горе мыкал,

ел прилипавший к пальцам хлеб

и грыз обломки ж м ы х а.

Вагоны вижу, что на фронт

шли, черные от гари,

солдат, что в майках на перрон

напиться выбегали,

тех женщин, что месили грязь

в очередях предлинных

и, бабьей слабости стыдясь,

украдкой шли на рынок,

где перед гомоном людским

у старого точила

морская свинка судьбы им

в пакетиках т а щ и л а.

Я вижу взмахи колуна,

с каким братишке тяжко,

и предколхоза Бокуна

на грубых деревяшках,

и дни без отдыхов и снов

шоферши тети Клаши,

и восьмилетних пацанов,

стога ночами клавших.

Моя семья,

моя родня —-

вся жизнь моя им отдана.

Они навеки д л я меня

и есть все вместе — Родина.

1952

88

Заснул поселок Д ж е л а м б е т,

в степи темнеющей затерянный,

и раздается лай затейливый,

не ясно, на какой предмет.

А мне исполнилось четырнадцать.

Передо мной стоит чернильница,

и я строчу, строчу приподнято...

Перо, которым я пишу,

суровой ниткою примотано

к граненому карандашу.

Огни далекие дрожат...

Под закопченными овчинами

в обнимку с дюжими дивчинами

чернорабочие л е ж а т.

Застыли тени рябоватые,

и, прислоненные к стене,

лопаты, чуть голубоватые,

устало дремлют в тишине.

О лампу бабочка колотится.

В окно глядит ж у р а в л ь колодезный,

и петухов я слышу пение

и выбегаю на крыльцо,

и, прыгая,

собака пегая

мне носом тычется в лицо.

И голоса, и ночи таянье

и звоны ведер, и з а р я,

и вера сладкая и тайная,

что это все со мной не з р я.

1957

КОЛ УМ Б И ХА

Вдоль верфи возле Киренска

идут, задумав скинуться,

и плотники, и сварщики — их что-то ж а ж д а жжет,

89

в на огромной лужище, поварчивая любяще,

на лодочке голубенькой

их лодочника ждет.

У океана местного,

прокисшего, но пресного,

возможно, что известного

еще и при каре,

привыкли к этой лодочке,

где женщина в середочке,

хоть не годна в молодочки,

а все-таки в пене.

Она т а к а я пышная,она т а к а я слышная,

и вовсе не одышная — искрят ее глаза.

Груза у ней мужчинные,

немножко матерщинные,

но вовсе не машинные,

а свойские груза.

Зовут ее Колумбихой...

На лодочке голубенькой

всегдашним объявлением рабочих веселя,

лишь только станет меленько,—

как будто здесь Америка,

веслом достав до берега,

она басит: «Земля!»

Л и ш ь метров тридкать — плаванье, но все ведется планово.

Уключинь . приученыпоскрипывать" легко,

н сколько тысяч верст она

уже вспахала веслами,

что вправду до Америки

не так уж д а л е к о.

Л и ш ь руки разжимаются,

по веслам снова маются.

А счастлива Колумбиха?

Попробуй расспроси.

Р а с с к а ж е т все без робости,

лишь опустив подробности,

90

как ей живется весело,

вольготно на Руси.

«Пропойцу мужа выгнала,

но в Лену я не прыгнула

В науках дочь достигпула,

но город наш — ей плох.

Была я раньше нервная —

теперь я, как ф а н е р н а я:

отскакивает скверное,

как будто бы горох.

Здесь лодочка приличная,

подружка з а к а д ы ч н а я.

Своя, не заграничная —

сибирская вода.

Спокойно быть мне служащей

на этой нашей лужище:

отсюдо в а -доту до в а, оттудова-сюда...»

Все знают и о панике

на гибнущем «Титанике»,

о плаваньи Чичестера,

о паруснике «Ра»,

а мы про эту лодочку

припомним-ка под водочку,

и выпьем за погодочку — за солнышко с утра.

С рабочими Колумбиха

пьет вместе, обколупывая

столовское, крутейшее,

помятое яйцо.

Здесь шуточка отмочится—

ей весело хохочется,

а мне з а п л а к а т ь хочется, и прячу я лицо.

Что нами отмечается?

Что в жизни не скучается!

И вот поет Колумбиха,

как прежде молода,

а если кто отчается,

пусть с нею покачается

отсюдова-дотудова,

оттудова-сюда...

1976

91

ГДЕ-ТО НАД ВИТИМОМ

Э.

Зоммсру

Где-то над Витимом,

тонко золотимым

месяцем, качаемым собой,

шли мы рядом с другом

то тайгой, то лугом

и застыли вдруг перед избой.

Та изба лучилась,

будто бы случилась

не из бревен — просто из лучей

Со смолой на коже,

без людей и кошек,

та изба была еще ничьей.

Мы вошли в бездверье,

полное доверья.

Ветер сквозь избу свободно бил.

Пол был гол, как сокол.

В окна вместо стекол

Млечный Путь кусками вставлен был.

В кудрях свежей стружки

две подружки-кружки

спали обнимаясь на иолу.

Плотницкий инструмент,

сдержан и разумен,

пришлецов разглядывал в углу.

Не было иконы,

но свои законы

создавала кровля, не текла.

Пел сверчок в соломе,

И Россия в ,доме

д а ж е без хозяев, но была.

Посланные свыше,

будущие мыши

слышались, а может, камыши.

92

Р а с к а ч а в ^печали,

медленно стучали

будушие ходики в тиши.

Было так затишно.

Было д а ж е слышно,

как растут украдкою грибы.

В засыпанье что-то

было от полета

в одиноком космосе избы.

Мы, не сняв тельняшек,

на манер двойняшек ,

на полу л е ж а л и, з а д ы м я.

Л о в к о получалось, что изба венчалась,

но уже брюхатая двумя.

А на утро в мире

стало нас четыре,

потому что плотники пришли.

С братством вольным, кратким

выпили мы, крякнув,

молока во здравие земли.

Снова над Витимом,

солнцем золотимым,

захмелев слегка от молока,

шли мы сквозь саранки.