Привал на Эльбе

— Я искренне удивлен, — перебил его Торрен. — Я лидер социал-демократов и считаю, что вы, господин Больце, неправомочны делать такое заявление.

— Я говорю, господин профессор, от имени коммунистов и тех социал-демократов, с которыми мы более пятнадцати лет вместе работаем на заводе. Они высказались за объединенные действия.

— Этот вопрос является компетенцией нашего руководства, — настойчиво возразил профессор Торрен.

— Не спорю, — спокойно отвечал Больце. — Но воля рядовых членов может быть хорошей предпосылкой для такого разговора.

— У нас с вами нет общей платформы, — отрицательно покачал головой Торрен. — Чья программа будет принята? Кому будет принадлежать лидерство? — Он посмотрел на Пермякова и замолчал.

Гертруда внимательно слушала этот спор, но не вмешивалась. Ей хотелось знать мнение коменданта. В тревожном молчании ждал ответа и профессор.

— Этот вопрос решайте сами, находите общую платформу, — сказал Пермяков. — Наша комендатура будет приветствовать и поддерживать демократические решения рабочих, их передовых организаций — словом, народную демократию.

— Если так — идеально! — восторженно произнес профессор. — Я так и передам своим единомышленникам.

— Передайте всем жителям города, — продолжал Пермяков, — пусть они проводят собрания, митинги и решают, какую программу принять для возрождения демократии. Советское командование — за неограниченное волеизъявление трудового немецкого народа.

— Мы так и ожидали! — обрадовался Больце. Он был уверен, что именно такой образ жизни и установится в его родном городе, обновленной стране. Когда товарищи посылали его к коменданту, они просили сказать, что коммунисты засучивают рукава, чтобы возродить свободную жизнь, и надеются на помощь советских властей.

— У нас с вами полное совпадение планов действий, — отвечал ему Пермяков.

Профессор Торрен, наоборот, сомневался в помощи победителя: «Какое дело завоевателю до того, есть хлеб или нет его у народа — вчерашнего противника». О власти народной и мысли не допускал профессор. Он рассчитывал только на просветительную деятельность социал-демократов под контролем советских властей. Теперь ему стало ясно, что русские не держат камня за пазухой. Профессор протянул руку Пермякову и сказал, что легло на душу в последнюю минуту:

— Я благодарен вам.

Надо бы уже уйти, но он опять опустился в глубокое кресло. Ему хотелось еще поговорить, и он спросил коменданта:

— Следовательно, понуждений к объединению наших партий не будет?

Пермякову показался этот вопрос излишним. Ведь он четко и ясно сказал об этом.

— Наш принцип — убеждать, а не понуждать, — терпеливо разъяснял он. — Я могу только сказать: коммунисты правы, что борются за единство рабочего класса. Двупартийная система всегда раздробляла пролетариат и приводила к историческим несчастьям. Последним из них был фашизм.

— Я с вами согласен, господин комендант… — проговорил Торрен.

— Так в чем же дело? — спросил его Больце. — От добра добра не ищут. Соберемся за круглым столом, посовещаемся, созовем объединительную конференцию и обратимся с предложением к высшему руководству.

— Я согласен в том, что фашизм — наше историческое несчастье, — пояснил Торрен, — но я за многопартийную систему как основу демократии.

Профессор Торрен стал смелей и искренней. «С русскими, пожалуй, можно во весь голос говорить», — подумал он, взглянув в открытые глаза Пермякова. Комендант показался старому немцу чрезвычайно любезным. Профессору хотелось еще побеседовать с майором. Но о чем? Нашлась мысль — о своей книге. У Пермякова, наоборот, не было желания пускаться в философию. Но профессор неумолимо расспрашивал его о своей книге.

— Детально мне, признаться, некогда разбирать вашу книгу, — оговорился Пермяков. — Могу лишь сказать, что в учебной практике мы пользовались вашей книгой как образцом современного идеализма. Книга антинаучная и, если хотите, вредная, разумеется с нашей, коммунистической точки зрения.

Профессор никогда не слышал таких резких слов о своем творчестве. Суровое суждение советского офицера он принял как выпад против него и с раздражением ответил:

— Я высоко ценю вашу компетенцию в области истории и политики, но ваши философские взгляды не внушают мне симпатии, а суждение о моей книге по меньшей мере некорректно.

— Такова уж судьба противников материализма. В этом мы не знаем компромиссов, — спокойно полемизировал Пермяков. — Вините Карла Маркса. Он первый выступил против идеализма.

— Вы, господин комендант, не Маркс, — уже гневно выпалил профессор.

— Конечно! — улыбнувшись, воскликнул Пермяков. — Я лишь рядовой ученик Маркса. Вы, профессор, не обижайтесь. У нас, в Советском Союзе, так говорят: друг спорит, недруг поддакивает. Я не хочу быть вашим недругом.

Больце сдержанно, без всякого злорадства, ухмылялся. Ему нравилась прямота Пермякова, сказавшего горькую правду о философии социал-демократа. А Торрену показалось, что комендант разбранил его за несговорчивость.

— Вы решили скомпрометировать меня, — проворчал профессор, — за то, видимо, что я не принимаю предложения коммунистов.