Привязанность

Ее затянуло туда только то обстоятельство, что галерея находилась неподалеку. Ей не очень-то нравилась французская живопись восемнадцатого века — все эти отсыревшие портреты молочниц, герцогинь и сидящих верхом кавалеров — или мебель на рахитичных золоченых ножках и голубой севрский фарфор, которые загромождали эти пропорционально спланированные залы. Так что не было большой потерей, что добралась она только до сувенирной лавки, где ее парализовало неожиданное видение — открытка Ларри, «Плененный Купидон», на полке возле входа. Из-за этого — и бледной, странным образом знакомой герцогини, презрительно взиравшей на нее с соседней открытки — Джин вынуждена была тут же вернуться под открытое небо.

Недолговечный яркий солнечный свет уступил быстро несущимся облакам и даже угрозе скорого дождя, что заставило ее перейти через Манчестер-сквер, и Джин нашла это весьма волнительным. Может быть, этот остров все-таки более перспективен, подумала она, шагая вниз по Бонд-стрит, мимо аукционных залов и галерей, причудливых льняных и кожаных товаров, ювелирных изделий и роскошных платьев… По крайней мере, в Англии времена года по-прежнему остаются нетронутыми, пусть даже иногда все четыре из них вмещаются в один и тот же день. Интересно, подумала она, не может ли этот ритм придавать больший размах для каждого из времен человеческой жизни?

Так, и к какому же времени жизни она подобралась? Весной, положим, был Оксфорд, когда она впервые приехала в Англию, где под самый конец своего обучения, вечером Майского бала, познакомилась с Марком. Джин представила свою семью в виде викторианского календаря, маленьких фей и эльфов, наряженных в цветы определенного времени года. Летом была вся их совместная жизнь — Виктория выступала как окутанная лепестками маленькая девочка, произрастающая из сердцевины вручную раскрашенной розы, — вплоть, как ни странно, до Сен-Жака. Виной, конечно, был не Сен-Жак, но Джиована, которая изгнала Джин на еще один остров, с чьих берегов она могла только махать руками в надежде на спасение. Итак, предположила Джин, безо всякого предупреждения ей пришлось вступить в осень своей жизни — полететь вниз, выписывая зигзаги по пути к земле на желтых листьях, как в стихотворении Йейтса об окончании первой любви, где желтые листья падают «подобно тусклым метеорам в темноте».

Появление Джиованы принесло смену времени жизни и для Марка — только, разумеется, он направился в другую сторону. Через нее он вернулся в весну, не в этом состояла вся задумка? Омоложение — длинные ноги Марка изображаются как стебли нарцисса — через его выборочное воссоединение с природным миром в цвету. Почему бы ему не заняться садоводством? Небо приобрело плотную пороховую серость — дождя не миновать, а Джин, как всегда, не взяла зонта. Она взглянула на часы: вполне хватает времени, чтобы переждать.

Она надавила на тяжелые, с медными ручками, двери магазина «Хэтчардс»[44] как раз в тот момент, когда зарядило по-настоящему. После полугода на скудном в отношении печати Сен-Жаке она беспомощно касалась руками колеблемых башен беллетристики, мощных бастионов исторических и биографических томов, стола, стонущего под грудой глянцевых поваренных книг. Бедный Сен-Жак, где лучшим образчиком полиграфии выступает резьба по дереву! Бросив сумку на пол, она взяла тяжелый каравай книги с рецептами и, довольная так, словно оказалась в теплой, пахнущей пирогами кухне, стала листать плотные крупноформатные страницы с яблочными пудингами, кремами и малиновыми запеканками, пока знакомый голос не оторвал ее от этого пиршества.

— Ну, приветик,

миссис Хаббард…

Это была Иона Макензи, ее подруга по колледжу Св. Хильды, еще одна «первая в правоведении». Прошло больше двух лет с тех пор, как они в последний раз виделись, тоже кратко и случайно. Иона на вид была все такой же: высокой, стройной, узкобедрой, с черными волнистыми волосами, присобранными посередине длины. На ней была выцветшая джинсовая куртка, отороченная мехом, а в руке она держала большую темно-коричневую кожаную сумку — вещь настолько радующую глаз, что она вполне могла бы сойти со страниц этой роскошной поваренной книги. Разглядывая ее, Джин узрела в ней все соблазны большого города — и легонько затолкнула под демонстрационный стол свою собственную жалкую сумочку.

— Иона!

Как здорово, что я тебя встретила, — ты совершенно не изменилась. — Миссис Хаббард: это намек на Старую Матушку Хаббард или просто на то, что она взяла фамилию Марка, в отличие от Ионы, столь неприлично гордящуюся своими корнями? Пусть даже та бывала в Шотландии всего лишь раз в год, на «Хогмэней»[45]. Подавшись вперед над огромной книгой, остававшейся у нее в руках, она поцеловала Иону в щеку и увидела мальчика лет девяти, взбиравшегося на третью ступеньку лестницы и спрыгивавшего оттуда, чего ей теперь ни за что не удалось бы. — Это, должно быть, Роберт, — сказала она, довольная тем, что не забыла имени.

— Вообще-то, это Торин. Номер четыре. Будешь звать на помощь, а?