Привязанность

— Слишком тяжелая, чтобы тащить ее на Альберт-стрит, а уж на Сен-Жак и подавно, — сказала она, опуская книгу на стол. Между ними вынырнула кудрявая черная голова, заставив Джин вздрогнуть.

— Смотри, мама! — крикнул Торин, воздевая сумочку Джин, словно мешок с золотом. — Я нашел смешную старую сумку. Можно, я возьму ее себе?

— Эта смешная старая сумка принадлежит мне, — призналась Джин, — а может, она — это я сама, — добавила она, глянув на Иону и ужасаясь тому, с какой силой та отдирает от ее сумки пальцы своего сына. Отвернувшись от этой схватки между матерью и ребенком, она снова взяла ту же поваренную книгу, раскрыла ее наугад и попала на рецепт рагу, приготовляемого из остатков — borsa della nonna, старушкиной кошелки. Она представила себе смесь из небрежно разломанных слабительных таблеток, выдавившихся из тюбиков кремов для фиксации зубных протезов и рассыпавшихся бисквитных крошек. А что же выдаст ее собственная неряшливая сумка? Густой голубой соус средства от загара и чернила из взорвавшейся ручки? Джин инстинктивно придумывала какую-нибудь шутку, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, но при виде Ионы, молотящей своего сына, ей самой захотелось залезть вместе с ним под стол. Бедный Торин, с этим его дырявым ртом, похожим на сандвич, который кто-то уже надкусил.

Хотя Джин и знала, что в ее давней подруге присутствует куда большее, нежели то, что сейчас можно было видеть, она ее ненавидела. И ненавидела саму себя. Она стала скелетом: настолько опустилась, что ненавидит лучшую, может быть, подругу из всех, что у нее когда-либо были. Потом, неподалеку от автоматической кассы, она увидела стопку книг Ларри. Она двинулась к ней, немного слишком нетерпеливо, и Иона последовала за ней.

— Ах да, старая ты воздыхательница! Я слышала, его книга просто чудо.

— Так оно и есть, — собственническим тоном сказала Джин, хотя сама почти и не раскрывала свой экземпляр. — Позволь купить ее тебе. — Она вспомнила их преподавателя нравственной философии. — В честь доктора Эрнста Ваттеркленкера.

— Хватателя-за-коленки! — взвизгнула Иона. — Он, должно быть, уже помер.

Джин пошла заплатить.

— Мне надо бежать, — сказала она. — Опаздываю на ленч со своим редактором.

Она понимала, что Иону впечатлит эта ее фраза, меж тем как саму ее перспектива оказаться лицом к лицу со второй мрачной задачей из ее списка повергала в полное уныние. Макей был старым эгоистом и распутником, но ее стесненность простиралась дальше этих рутинных обстоятельств, к неразборчивому чувству собственного ложного положения. Как сможет она снова просидеть с ним за ленчем, подогревая энтузиазм к своей колонке, «Наизнанку с Джин Хаббард»?

Она опоздала на встречу с Эдвином Макеем на двадцать минут, и ей на это было наплевать. Стоило ей, толкнув вращающуюся дверь, войти в ресторан, как она увидела его, попивающего персиковый сок возле стойки: он сделался толще и лысее, но, вне всякого сомнения, оставался все той же выдающейся задницей — «миссис Мунлайт с унитазными губами», как называл его Марк.

— Как насчет «Беллини»? — спросил он, помаргивая лягушачьими глазками. И с унитазными глазными яблоками, подумала она, с этой парочкой оттопыренных нижних век, подобной кошмарному лифчику-балкончику.

Еще двумя «Беллини» позже — порции были очень маленькими — Джин, которая в присутствии Макея обычно лишалась всех мыслей, обнаружила, что предлагает ему серию колонок по гинекологии.

— Меня читают в основном женщины, и это та информация, которая им требуется

. Мужчины же заинтересуются ею по своим собственным резонам.

Теперь Макей смотрел на нее определенно похотливым взглядом. Джин дала себе торжественный обет никогда больше не разделять с ним ленч. Даже произнести слово «гинекология» было ошибкой. Типов вроде Макея оно заставляет думать о «кисках», а то и о «кошатинке» — последнее было самым нелюбимым ею словом, это обозначающим. Каждый термин плох по-своему, но этот был наихудшим, подразумевая нечто низкое и грязное. На мгновение она подумала о Джиоване, о том, как это удивительно, что она, не зная, как звучит ее голос, знает прическу ее лобка: аккуратный маленький квадратик, такой же темный и густой, как «After Eight Mint»[47].

Она отвернулась от Макея — быстро осматривая ближайших соседей на случай, если ей понадобится помощь. Киски, снова подумала она, когда ее взгляд вобрал в себя группу фигуристых женщин за соседним столом — сплошь молодых и провокационно одетых, — в соблазнительных позах рассевшихся вокруг уродливого мужика в темных очках. Профессионалки, решила Джин, поскольку одна только власть не могла привлечь эти тела к такому лицу. Эта живая картина внушила ей мысль о совершенно другой серии колонок, о серии, посвященной семи смертным грехам, некоторые из которых она уже исследовала: похоть, гнев, зависть, гордыня.

Макей, до тех пор тупо жевавший, ненадолго оживился, услышав такое предложение.

— Великолепная идея, — сказал он. — Немного греха — это мне по вкусу.