Прививка совести

— Кладём на носилки, несём в дом. Там, на табуретке, сидит уже скрученный оперуполномоченный, дядя Федя. Морда у него — поперёк себя шире… и учит нас разным нехорошим словам. Типа мы, сосунки, хоть и нежить поганая, но настоящей жизни не видели. А у Эдика, раз уж он жив остался — другая забота. Железно оправдать дырку в тушке, что бы за ляп итоговый балл не снизили. Якобы, так было задумано с начала. Для пущего вдохновения… Я этот спектакль писал на флешку, своими словами не перескажу. Разве что, совсем кратенько… Опер Федя, интересуется — «А почто упыренок ещё не подох?». Эдуард, с ложа скорби, разъясняет, что в этом суетном мире его задерживают дела… Надо бы уточнить место нахождения нескольких дорогих известной всем юной особе предметов. Идёт семиэтажное объяснение дяди Феди, что, — «…покуда он жив — вот вам крест, побрякушки бомжихи Машки никто не увидит…». И? Эдик вручает мне теннисный мячик (заранее припас, как знал!), дабы закупорить сосуд мерзкого сквернословия. Это мы легко… нос зажать, а что бы рот раскрыл шире — в нервный узел пальцем. Выплюнуть уже никак, тяни воздух через хобот и внимай. Дальше он вещает сам… Что сожалеет о недостойном поведении некоторых дорвавшихся до власти мужланов… О том, что фамильные драгоценности наследной баронессы Хантли (во как!), она же в девичестве — Векшиной Марии Романовны — не пустая мелочь, а символ, ради которого не жаль и жизни потратить… И разъясняет, как именно он сам завещает соратникам потратить жизнь оппонента, буде только того доставят в подвал его фамильного замка. А надо помнить, что уже два века, в рамках программы гармоничного образования, всех отпрысков герцога, мужского пола, с 5 лет, напрягают, для укрепления духа, прислуживать палачу в том самом пыточном подвале. То есть, предмет разговора им известен досконально. В силу фамильной, так сказать, традиции… Могут сами поучить жизни кого угодно. Благо, риторику постигали… да и свой язык подвешен будьте-нате… Э, что там говорить, помните, как Эдик экзамен по литературе сдавал? Вот!

— Эдину пузу, надо думать, хужеет и хужеет, но виду не подаёт. Просто излагает, кратко и убедительно. Поэма белыми стихами! Хоть сейчас, до единого слова, вставляй в методичку, по допросу первой степени… Не-а, «Красная книга» — это методичка по Доп-2, там наглядная демонстрацией приёмов и возможностей. А Доп-1 — чисто белая. У вас в одном томе? Извиняюсь… Короче, звучало мощно! Уже через минуту — клиент проникся, за четыре минуты — обмочился, на восьмой — начал седеть, ещё через три — его на дрожащих ногах вывели во двор, где он, трясущейся рукой, показал на кирпич в цоколе. Мы бы и не додумались. Всё там нашлось, в целости-сохранности. И обручальное кольцо, и мамины серёжки, и дедушкины часы-луковица. Маша опознала. Много ещё чего там было, но это уже не наше дело. Награбленное, даже трогать западло…

— Доложились… Нашему Эдику и этого мало! Конкретно же человек помирает, но форсу выше крыши. Ещё одну речь пихнул. «Типа, благородные доны! Всем вам ведомы, пусть и в переводе, слова знаменитого дона Аль Капоне, что добрым словом и пистолетом, можно добиться много больше, чем одним добрым словом. Только что, вы видели, как ради высокой цели, дарованный ему Господом, дар красноречия, сумел найти отзвук в заскорузлой душе потомственного мерзавца, божьим попущением назначенного хранить тут закон и порядок». Он де, зрит в этом событии знамение свыше… Требует расстегнуть ему ворот и подвести девицу Марию. Снимает с себя серебряный медальон, тот самый, на котором придворный ювелир, в эмали, портрет жены и дочери нашего отца геологии, Векшина Романа Евгеньевича, с единственной фотографии копировал… Показывает… Надевает ей… Немая сцена! Даже меня на сопли прошибло… Сукин сын, дядя Федя, тоже пускает крокодилову слезу и мечтает, что, выкрутился — поймал Эдика на слове… Раз он обет выполнил — больше никаких эксцессов… типа лично обещал, что пальцем не тронет! Слово дворянина!

Тут Маша открывает рот и по-простому спрашивает — «Вы что, его отпустите? Он мою маму бил… что бы она договор дарения на дом подписала». Облом-с! Эдик понимает, что с феодальным гуманизмом хватил через край… Но, не моргнув глазом, интересуется, есть ли у опера благородные предки? Мне, значит, мячик доставать обратно… Дядя Федя что-то несёт про князей Голицыных. Видно, первое на ум пришло. Но слово сказано! Эдик провозглашает, что проливать без нужды благородную кровь ему претит. В силу обстановки, он отдаёт нечистивца в руки Божьего суда. Пусть де тот торжественно поклянётся, не вставать с этой самой табуретки, пока мы безопасно не удалимся. Тогда — его сразу развяжут и пальцем не тронут. Три раза ага…