Призрак дома на холме. Мы живем в замке

– Стесняется? – спросил он Констанцию. – Не страшно. Меня все дети любят.

Констанция засмеялась.

– К нам редко заходят люди. – Она вела себя так естественно, так спокойно, будто всю жизнь ждала, что приедет брат Чарльз, будто заранее продумала, что и как говорить, будто в ее доме всегда была готова комната для брата Чарльза.

Он встал и подошел ко мне.

– Какая красивая кошка. У нее есть имя?

Мы с Ионой посмотрели на него, и я подумала, что имя Ионы – самое надежное, что есть на свете, его имя и произнести не страшно.

– Иона, – ответила я.

– Иона! Кот? Это твой любимый кот?

– Да. – Мы с Ионой смотрели на него, не смея моргнуть или отвести взгляд. Огромное белое лицо так близко и так похоже на папино, а огромный рот улыбается.

– Мы скоро станем большими друзьями – мы с тобой и с Ионой, – сказал он.

– Что ты хочешь на завтрак? – спросила его Констанция и улыбнулась мне: обрадовалась, что я сказала ему имя Ионы.

– Все, что приготовишь. – Он наконец отвернулся от меня.

– Маркиса ела оладьи.

– Оладьи – это великолепно. Вкусный завтрак в приятном обществе чудесным утром – чего еще желать?

– Оладьи, – вступил в разговор дядя Джулиан, – в этой семье пользуются особым почетом, хотя сам я их ем очень редко: желудок принимает лишь легкую, необременительную пищу. В тот последний день к завтраку подавали оладьи…

– Дядя Джулиан, – прервала его Констанция, – твои бумаги падают на пол.

– Позвольте, я подниму, сэр. – Брат Чарльз встал на колени и принялся подбирать бумаги, а Констанция сказала:

– После завтрака я покажу тебе сад.

– Обходительный молодой человек, – похвалил дядя Джулиан, принимая у Чарльза бумаги. – Я тебе благодарен, сам я не в состоянии перескочить через комнату и встать на колени; отрадно, что хоть кому-то это под силу. Ты, вероятно, старше моей племянницы на год или два?

– Мне тридцать два.

– А Констанции лет двадцать восемь. Мы уже давно не отмечаем дни рожденья, но ей, должно быть, около двадцати восьми. Констанция, мне вредно столько разговаривать на пустой желудок. Где мой завтрак?

– Дядя, ты съел его час назад. Сейчас налью тебе чаю, а братцу Чарльзу сделаю оладьи.

– Чарльз – отважный человек. Твоя стряпня, хоть и высшего качества, все же не лишена определенных недостатков.

– Я безбоязненно съем все, что приготовит Констанция.

– В самом деле? – сказал дядя Джулиан. – Рад за тебя. Я-то имел в виду, что для слабого желудка оладьи – тяжелая пища. А ты, полагаю, подумал про мышьяк.

– Садись завтракать, – сказала Констанция Чарльзу.

Я смеялась, спрятавшись за Ионой. Добрых полминуты Чарльз собирался с духом, чтобы взять вилку, и непрерывно улыбался Констанции. Все смотрели на него – и Констанция, и дядя Джулиан, и Иона, и я, – поэтому он отрезал, наконец, кусочек оладьи и поднес ко рту, но в рот положить не хватило духа. Кончилось тем, что он положил вилку с наколотым кусочком обратно на тарелку и обратился к дяде Джулиану:

– Знаете, а ведь… пока я здесь, я бы мог чем-то помочь: вскопать грядки или сбегать в магазин. Я с любой тяжелой работой справлюсь.

– Чарльз, ты же вчера ужинал и проснулся живым поутру, – сказала Констанция; я засмеялась, хотя Констанция говорила почти сердито.

– Что-что? – переспросил Чарльз. – Ах да! – Он взглянул на будто бы позабытую вилку, схватил ее, быстро сунул кусочек оладьи в рот, прожевал, проглотил и посмотрел на Констанцию. – Очень вкусно. – И Констанция улыбнулась.

– Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Я думаю, что все-таки не начну сегодня сорок четвертую главу. Лучше вернусь к семнадцатой – там, помнится, вскользь упомянуты твой двоюродный брат и его семейство, как они отреклись от нас во время суда. Чарльз, ты разумный молодой человек. Я жажду услышать твою версию.

– Сколько уж лет прошло, – сказал Чарльз.

– Надо было все записывать, – укорил его дядя Джулиан.

– Нет, я не о том. По-моему, стоит все забыть. Какой смысл вспоминать об этом снова и снова?

– Какой смысл? – воскликнул дядя Джулиан. – Смысл?

– Это было печальное и ужасное время. И нечего беспрестанно напоминать о нем Конни, ей только во вред.

– Молодой человек, вы, насколько я понимаю, презрительно отзываетесь о моей работе. А людям свойственно свою работу уважать. Дело есть дело. Запомни это, Чарльз.

– Я просто сказал, что не хочу ничего вспоминать.

– Этим ты толкаешь меня на вымысел, выдумки, игру воображения.

– Хватит об этом.

– Констанция?

– Что, дядя Джулиан? – Она была очень серьезна.

– Ведь это вправду было? Я же помню, – дядя Джулиан уже потянул пальцы в рот.

Констанция, помолчав, сказала:

– Ну, конечно же было, дядя Джулиан.

– Мои записи… – проговорил он угасшим голосом и бессильно простер руку к бумагам.

– Конечно, дядя Джулиан. Все было на самом деле.

Я разозлилась: Чарльз не смеет так обращаться с дядей Джулианом. Вспомнив, что сегодня день сверкающих осколков, я решила положить что-нибудь сверкающее возле кресла дяди Джулиана.

– Констанция?

– Что?

– Можно мне на улицу? Я тепло одет?