Призрак дома на холме. Мы живем в замке

– Можно, дядя Джулиан. – Констанция тоже жалела его. Дядя Джулиан печально качал головой, карандаш он отложил. Констанция принесла из комнаты шаль и заботливо укутала ему плечи. Чарльз, ни на кого не глядя, уплетал оладьи; неужели не понял, что обидел дядю Джулиана?

– Вот теперь пойдем на улицу, – тихонько сказала Констанция. – Там припекает солнышко, и все расцветает, а на обед я поджарю тебе печенку.

– Может, не стоит? – сказал дядя Джулиан. – Съем лучше яйцо. – Констанция бережно покатила его к двери и аккуратно свезла по ступеням. Чарльз оторвался было от оладий и привстал, собираясь помочь, но Констанция покачала головой.

– Я посажу тебя в твой любимый уголок, – сказала она дяде Джулиану, – буду все время на тебя посматривать и часто-часто махать из окошка.

Ее голос доносился до кухни все время, пока она везла дядю Джулиана. Иона соскочил с моих колен и уселся на пороге, глядя им вслед.

– Иона, – позвал Чарльз. Иона обернулся. – Сестрица Мари меня не любит.

Мне не понравилось, как он говорит с Ионой и как Иона его слушает.

– Как сделать, чтоб сестрица Мари меня полюбила? – спросил Чарльз; Иона метнул взгляд на меня и снова повернулся к Чарльзу. – Я приехал навестить двух моих милых сестричек, милых сестричек и старого дядюшку, я не видал их столько лет, а сестрица Мари обходится со мной так скверно. Как тебе это нравится, Иона?

Под краном искрилась и набухала капля, вот-вот упадет в раковину. Не буду дышать, покуда капля висит, – и Чарльз исчезнет; но нет, не поможет, задержать дыхание легче легкого.

– Ну, да ладно, – говорил Чарльз Ионе. – Зато меня любит Констанция, а это самое главное.

Констанция стояла у крыльца и дожидалась, пока Иона уступит ей дорогу, но он и ухом не повел – пришлось через него перешагнуть.

– Хочешь еще оладий? – спросила она Чарльза.

– Нет, спасибо. Я тут пытаюсь завязать знакомство с младшей сестренкой.

– Она к тебе скоро привыкнет. – Констанция смотрела прямо на меня. Иона принялся умываться, а я наконец надумала, что сказать:

– Нам сегодня дом убирать.

Дядя Джулиан проспал в саду все утро. Констанция то и дело отрывалась от уборки и подходила к окну взглянуть на него, порой она замирала там с тряпкой в руке, точно позабыв, что надо протирать мамину шкатулку; в шкатулке покоились жемчужное ожерелье, перстень с сапфиром и бриллиантовая брошь. Я выглянула из окна лишь однажды: дядя Джулиан сидел, закрыв глаза, а Чарльз стоял поодаль. Ужасно противно, что он расхаживает там, среди грядок, и под яблонями, и по лужайке, где спит дядя Джулиан.

– Папину комнату сегодня пропустим, – сказала Констанция. – Там теперь живет Чарльз. – Потом она задумчиво сказала: – Может, надеть мамино ожерелье? Я еще никогда не носила жемчуг.

– Но его место в шкатулке. Придется вынимать.

– Вынимать – не вынимать, кому это интересно?..

– Мне интересно – с ожерельем ты станешь еще красивее.

Констанция рассмеялась и сказала:

– Что-то я поглупела. Вздумала зачем-то жемчуг надевать.

– Пускай лучше ожерелье в шкатулке лежит, на законном месте, – сказала я.

Чарльз закрыл дверь в папину комнату – не заглянешь; интересно – трогал он папины вещи? Может, положил шляпу, платок или перчатку на комод около папиных серебряных расчесок? И в шкаф, верно, заглядывал, и ящики все выдвигал. Папина комната – над парадным входом, Чарльз глядел из окна вниз, на длинную аллею, что ведет к воротам, – не мечтал ли поскорей дойти до них и убраться отсюда подальше?

– Сколько времени Чарльз сюда ехал? – спросила я.

– Часа четыре. Или пять. До поселка на автобусе, а оттуда пешком.

– Значит, до дома ему тоже четыре-пять часов?

– Ну, конечно. Но пока он не уезжает.

– И сперва ему придется идти пешком в поселок?

– Если ты не подвезешь его на крылатом коне.

– Нет у меня никакого коня.

– Ох, Маркиса. Чарльз вовсе не плохой человек.

В зеркалах играли блики света, а в сумраке маминой шкатулки мерцали бриллианты и жемчужины. Тень Констанции плясала на стене, когда она шла к окну взглянуть на дядю Джулиана, а там, на улице, трепетала и переливалась под солнцем молодая листва. Чарльз проник сюда, потому что порвалась охранная сеть; вот восстановлю эту сеть, и Констанция окажется внутри, а Чарльз снаружи, и он непременно уедет. Надо смыть, стереть его следы по всему дому.

– Чарльз – призрак, – сказала я. Констанция вздохнула.

Я отполировала дверную ручку в папиной комнате – и один из следов Чарльза исчез.

Наверху все было убрано, и мы спустились с тряпками, помелом, мусорным ведром и шваброй – словно ведьмы с прогулки. В гостиной мы протерли золоченые ножки стульев, арфу, и все засияло, даже мамино голубое платье на портрете. Я нацепила тряпку на швабру и смахнула пыль с лепного свадебного пирога на потолке; я слегка пошатывалась, задирая голову, но представляла, будто потолок – это пол, и я просто подметаю и смотрю вниз, на щетку, а сама – невесомая – парю в пространстве; комната раскачивается, кружится… И вот я снова стою на полу, глядя вверх.

– Чарльз еще не видел этой комнаты, – сказала Констанция. – Мама ею так гордилась, и почему я сразу не показала?