Призрак киллера

А может быть, он просто прирожденный убийца? Может быть, он только обманывает себя, говоря, что ему не нравится убивать? Может быть, он и вправду неспособен жить нормальной жизнью?

Как наркоман не может без допинга, как алкоголик не может жить без водки, так, может быть, он сам не может жить без убийства, а деньги — это просто повод?

О, нет, не должно быть так…

От этой мысли Щелкунчик даже вспотел на холодном ветру. А изнутри поднимался страх — перед самим собой, перед собственной непознанностью и непредсказуемостью…

А что, если все так и будет продолжаться до бесконечности? Что, если ЭТО сильнее его и он будет, как заведенная машина, как детская игрушка-Терминатор, убивать и убивать незнакомых людей до тех пор, пока в конце концов сам не погибнет? Возможно такое?

Щелкунчик вспомнил о том, как читал про последнее письмо, которое прислал из камеры смертников своей жене маньяк Андрей Чикатило… За несколько дней до своей казни этот урод, зверски убивший десятки детей и женщин, уже знающий о грядущем возмездии, вдруг взял да и написал своей жене: «И за что только бог послал меня на землю — такого слабого и беззащитного…»

Чикатило сам себя считал слабым и беззащитным. Интересно, что сказали бы его жертвы на эту жалобу?

Нет, только не это. Он, Щелкунчик, не такой. Ведь он же не получает удовольствия от убийства…

Но от этой мысли не стало легче.

«Зато я получаю деньги и совершаю убийства людей, мне незнакомых, — подумал он. — Причем делаю это механически, даже не задумываясь о том, что все это люди. В каком-то смысле я еще хуже, чем Чикатило. Тот хоть удовольствие получал…»

Самое главное, что от себя ведь не убежишь. Ну, уедет он в Колумбию или еще в какую Гватемалу… Он же все равно останется прежним и до конца своих дней будет знать, что способен просто так, холодно и равнодушно, из-за денег убивать людей. От такого никакая Гватемала не спасет.

Щелкунчик посмотрел на часы. Было половина двенадцатого ночи. Домой идти не хотелось. Дома сидит Надя, и она будет смотреть на него и разговаривать с ним. А он сейчас совершенно неспособен общаться.

Щелкунчик чувствовал опустошенность. Раньше не чувствовал, а сегодня вдруг накатило. Когда в кармане лежит конверт с данными на следующую жертву…

«Как я буду работать? — с тревогой подумал он. — В таком состоянии у меня ничего не выйдет. Надо собраться и взять себя в руки. Если я сейчас раскисну, ничего хорошего не выйдет. Все может закончиться еще быстрее и еще хуже, чем я думаю…»

Он прошел по улице и в конце ее вспомнил о том, что неподалеку есть ночное кафе. Он никогда в нем не был, только как-то раз, проходя мимо, заметил соответствующее объявление о том, что здесь принимают неприкаянных людей в течение круглых суток…

Нет, он не станет ни с кем общаться, это ему не нужно. Просто не идти же домой разыгрывать из себя примерного семьянина…

Кафе действительно было открыто. Назвать его кафе в полном смысле этого слова было нельзя — это была обычная забегаловка. В зале, где с трудом можно было найти стойку из-за клубов табачного дыма, стояли белые пластмассовые столики и такие же стулья.

Народу было довольно много, почти все столики были заняты. Никогда бы прежде Щелкунчик не подумал о том, сколько праздных людей может сидеть ночью в таком вот кафе.

Публика была не то чтобы специфическая, но, вероятно, все тут находились примерно в одинаковом моральном состоянии. Известное дело — от хорошей жизни в такие забегаловки по ночам не ходят.

В основном были мужчины, по-разному одетые, но почти все пьяные. На столиках лежали неровно открытые по краям консервные банки — импровизированные пепельницы, валялись конфетные обертки и окурки.

За стойкой стояла худосочная девица с огромными кругами под глазами, бледная, в грязном, бывшем когда-то белым фартуке. Она мрачно посмотрела на Щелкунчика. Наливали тут все что душе угодно: водку, коньяк, вино, пиво и даже шампанское. Но все это только в пластиковые стаканчики…

Щелкунчик представил себе, как будет пить водку из пластмассового стаканчика, и его замутило. Нет, только не это… Он еще не пал так низко.

Он взял себе три бутылки крепкого пива, чтобы пить его прямо из горлышка и не ронять себя прикосновением к пластмассовым стаканчикам.

— Без закуски не отпускаем, — равнодушно сообщила девица, ковыряя в носу. — Выбирайте закуску…

Она сделала неопределенный жест тонкой рукой, указывая на бутерброды с засохшим сыром, вывернувшимся наизнанку прямо на хлебе, старые коржики якобы с изюмом и чебуреки, один вид которых напоминал об ужасах кишечных инфекций…

— Я не хочу, — сказал Щелкунчик. Потом поднял глаза на удивленную такой тупостью посетителя девицу и поправился: — Я заплачу, но есть не буду. Сколько с меня вот за такой замечательный коржик?

— Три тысячи, — ответила девица и добавила миролюбиво: — Съешьте, они ничего…

— Да нет, мне потом лечение дороже встанет! — отрезал Щелкунчик, заплатил и пошел искать пустой столик. Больше всего он не хотел сидеть с кем-то еще, потому что в таких случаях в России полагается беседовать «по душам» с незнакомым, да еще и пьяным человеком.