Призрак ночи

– Я – только лишь отражение твоего собственного стыда. И даю тебе именно то, чего ты хочешь. Чего ожидаешь. Даже если ты сама этого не знаешь. – Он бросает в сторону эту жуткую палку, и я морщусь, когда она ударяется об пол. – Ты судишь себя строже любого судьи, Эйва, и сама себе отмеряешь наказание. Я лишь применяю приспособления. Я подчиняюсь твоей воле так же, как ты подчиняешься моей. Сегодня ночью ты хочешь именно этого. И я делаю именно это.

Он разрывает то, что осталось от моего платья. Я не сопротивляюсь, когда он хватает меня за бедра и использует как шлюху, которой я стала. Шлюху, какой я оказалась на самом деле. Я всего лишь плоть, которая продается, за которую платят.

Я издаю крик освобождения, мы падаем вперед, и он придавливает меня.

Долго-долго мы не двигаемся. Руки любовника обвивают меня, и я обнаженной спиной чувствую биение его сердца. И как только покойник может казаться таким живым? Кожа у него такая же теплая, как у меня, руки, обнимающие меня, плотны и мускулисты. Не всякий настоящий мужчина сравнится с ним.

Ни один живой человек не сумеет так глубоко понять мои желания.

Он скатывается с меня. Мы лежим бок о бок на полу, и Броуди нежно чертит круги на моем голом боку.

– Я напугал тебя? – спрашивает он.

– Да. Напугал.

– Ты никогда не должна бояться.

– Но ведь страх – часть твоей игры, верно? – Я смотрю на него. – Страх, что ты можешь причинить боль. Что можешь и вправду испытать на мне эту штуковину.

Взглянув на палку, что валяется всего в нескольких футах от нас, я вздрагиваю.

– А разве это тебя не возбудило – ну хоть совсем чуть-чуть? – улыбается он, и я вижу проблеск жестокости где-то в самой глубине этих темных глаз.

– Но ты не стал бы испытывать ее на мне?

– Пусть это останется тайной, ладно? Как далеко я готов зайти? Стану ли я слишком рьяно пользоваться кнутом и пораню ли твою красивую спину? Ты не знаешь. Ты не в силах предсказать, что я сделаю в следующий момент. – Он проводит пальцем по моей шее. – Опасность опьяняет, Эйва. Как и боль. Я причиняю тебе столько боли, сколько ты сама хочешь. Сколько можешь вынести.

– Я не знаю, сколько на самом деле могу вынести.

– Мы это узнаем.

– Зачем?

– Потому что это удовлетворяет нас обоих. Некоторые называют меня чудовищем, поскольку мне нравится щелкать плеткой и слышать крик побежденных. Крики и борьба возбуждают меня.

– Неужели именно этим ты наслаждаешься?

– Как и ты. Просто ты не признаёшь этого.

– Неправда. Я хочу совсем иного.

– Тогда почему же ты позволяешь мне поступать так с тобой?

Я смотрю в его холодные, словно бриллианты, глаза и читаю в них правду о себе. Думаю о том, за что я расплачиваюсь, и прихожу к выводу: меня следует наказать еще больше. За совершенные мною грехи и причиненную по моей вине боль я заслужила и удары плеткой, и палки, и жестокое насилие.

– Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь, дражайшая Эйва, – говорит он. – Поэтому я выбрал тебя. Мне прекрасно известно: ты вернешься, чтобы продолжить нашу игру, чтобы испытать нечто более страшное.

Он ласково гладит меня по лицу. Его нежные прикосновения расслабляют, но я вздрагиваю.

– Насколько страшное? – шепчу я.

Он улыбается:

– Мы это узнаем, да?

18

Я внезапно пробуждаюсь в башенке и начинаю моргать от яркого солнечного света, который бьет в окна. Мое левое бедро затекло от лежания на голом полу. Во рту словно вата, голова пульсирует болью от похмелья, которое я полностью заслужила, потому что вчера вечером выпила целую бутылку вина. Застонав, закрываю лицо руками в попытке заслонить глаза от солнечного света. Они невыносимо болят. Как это я заснула здесь на полу? Почему так и не дошла до кровати?

И тут в голове всплыли воспоминания. Подъем на лестницу. Горящие свечи в старинных бра. Но сейчас очаг тщательно вычищен – никакого намека на золу. Альков пуст – лишь голые стены и пол. Ни кровати, ни занавесок, ни наручников, свисающих с потолка. Я снова в своем времени, в своем мире.

Во что я одета? Никакого платья из медного шелка – только тонкая ночная сорочка, которую я обычно надеваю, когда собираюсь спать. Смотрю на свои запястья и не вижу никаких синяков или царапин от наручников.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и, крепко держась за перила, медленно спускаюсь по лестнице в спальню. Там я снимаю ночную сорочку и поворачиваюсь спиной к зеркалу. Прошлой ночью я извивалась под ударами плетки, кричала, когда ремни обжигали мою плоть, но при ярком свете утра вижу, что на моей спине не осталось ни синяков, ни рубцов. Я кручусь перед зеркалом в поисках каких-либо следов насилия на своем обнаженном теле, истязаний, которые мне пришлось снести от призрачного гостя, но никаких говорящих «сувениров» не нахожу.

Хотя… кое-что все-таки есть.