Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)

А еще я рассказал им о Волге. О косяках воблы, кою можно ловить в исполинской реке голой рукой. Ловить и выбрасывать на поля, ибо вобла сорная. Она жрет корм Царь-рыбы - Осетра, а те мало того, что дают знаменитую и чудовищно дорогую икру, но и осетрину. Пудами.

Меня опять обсмеяли, а я просил принести из дома мундштук из хряща, мне его подарили в Астрахани на прощание. Жандармы увидали этот мундштук, а я чтоб добить, раздумчиво так произнес:

- "Ваш Государь намерен уморить нас голодом. Вообразите, что к сему хрящу приложен скелет в полтора раза выше меня, на коем растет осетрина и кою обычно используют на удобрения, после того, как вынут икру. Но если ее обработать, она назовется "балык". Тот самый, что стоит у вас пять наполеондоров за фунт. Рыбаки не едят этого, но коль будет голод, они, пожалуй, перейдут и на балыки", - в тот вечер я получил ужины обоих моих сторожей. У бедных лягушатников почему-то пропал аппетит.

В другой раз я описывал им дороги и мне опять не поверили. На что я вынул все тот же мундштук из хряща и спросил:

- "А почему волжане не везут осетров? Далеко, да и дорог нет. А если б довезли, получили по пять наполеондоров за фунт. Фунтов в осетре - тысяча. Но - невыгодно, - дорога съедает...

Вот возьмут ваши Москву, Нижний, Самару, а потом ваш Государь повезет жрачку солдатам из Польши. Не осетрину - просто еду. По пять наполеондоров за фунт. Плакали тогда ваши жалованья..." - на другой день сторожей сменили на новых, ибо прежние оказались "охвачены пораженческими настроениями".

Ну, и, разумеется, новеньким тоже захотелось о многом узнать, и я рассказал им про Оковский лес, на краю коего есть крохотная Москва, и коий непроходим для конницы.

И о том, как людей засасывает в трясину, - во Франции ведь нет таких ужасов. То есть - болота-то есть, но не в двести верст длиной, и в сто шириной. И еще во Франции нету таких комаров, что вьются над сими болотами. А кроме комаров, да клюквы на тех болотах жрать нечего, так что если война пойдет в Белоруссии, - всем суждено сдохнуть с голоду в ее угрюмых лесах.

Да скажите Спасибо, - чрез сии топи вы не можете прийти к нам, а мы - к вам. И неизвестно, - что для вас лучше.

А ежели идти чрез хлебную, да сальную Украину, придете вы на Дон, да Кубань. Где и будете искать, да ловить местных казаков. Чтоб водички попить. А казака в той степи только пуля догонит. Русь же - за Белоруссией. А меж Украиной и Белоруссией дорог нет - лишь болота.

Однажды двери в мою камеру распахнулись и на пороге возник сам Фуше. Его вертухаи немедля ретировались и граф подсел к моему ложу.

Я лишь развел руками с извинением в голосе:

- "Простите, что не могу встать, как подобает пред старшим по чину и возрасту. Ларре запретил мне даже сидеть, так что и утку мне приносят монашки".

Граф небрежно отмахнулся от моих слов:

- "Это - неважно. Привыкайте пред вечной постелью. Вы - хуже Чумы. Она губит лишь тело, Вы - Душу. Вас расстреляют".

Я, рассмеявшись, хоть и сдавило сердце, воскликнул:

- "Не берите в голову. Правда - мерило Добра и Зла. И коль мне суждено умереть, - мы победим ваше воинство, ибо вы убиваете меня за то, что я Прав".

Граф долго и пристально смотрел мне в глаза, а потом лицо его предательски дрогнуло и я с изумлением обнаружил, что всесильному и всезнающему графу - страшно. Он и не скрывал своего замешательства, но еле слышно шепнул:

- "Расскажите мне про - Россию".

Не помню, сколько и о чем я ему рассказал. Два раза к нам приходили и вставляли новые свечи взамен сгоревших. Граф сидел в глубине комнаты и будто спал с открытыми глазами, а я рассказывал о Даугаве, об Оковском лесу, о вершинах Кавказа и степях Поволжья. Я не умею врать и рассказывал лишь то, что видал собственными глазами. Сдается мне, что и француз увидал Россию, как она есть, и пришел в ужас от безумия, на кое решилась ничтожная Франция.

В конце он встал, сгорбившийся и видимым образом постаревший на многие годы, и хрипло сказал:

- "Я читал донесения сторожей и не верил ни одному слову. Простите мне сие заблуждение.

У меня новости. Ваша матушка задержала всех наших и хочет их обменять. Всех - на Вас одного. Теперь я - соглашусь..."

Ровно через неделю после визита Фуше в мою палату вошел мэтр Тибо (лучший следователь по уголовным делам тогдашней Франции), - его "сосватал" мне сам Луи Бонапарт. Корсиканский клан поверить не мог в случившееся и объяснял дело древней враждой фон Шеллингов с Габсбургами. Надо знать историю Корсики, чтобы понять, - насколько корсиканцы не любят австрийцев. Даже мой арест "с поличным" лишь подлил масла в костер этой ненависти.

Мэтр Тибо помог вынести кровать в операционный зал клиники. Там уже собралось много народу, - при виде меня воцарилась кладбищенская тишина. Потом в залу в сопровождении двух жандармов ввели мою австриячку. Урожденная княгиня Эстерхази была посажена напротив моей постели, а мэтр Тибо встал меж нами и произнес: