Призвание

Иногда нам удавалось присутствовать на его вечерних неофициальных обходах. Они не носили административного характера, не были проверкой работы персонала клиники. Обход посвящался беседам с больными «на свободе», когда Петру Борисовичу никто не мешал и не нужно было куда-то спешить. С одним он разговаривал по часу, другому задавал два-три вопроса. Одного больного слушал молча, не прерывая, другого — поправлял, останавливал, задавал вопросы. Ганнушкин почти никогда не спрашивал: «Как вы себя чувствуете?» Казалось, он вел разговор на отвлеченные темы, расспрашивал о делах в учреждении, где работал больной, говорил о литературе, искусстве, о последних событиях. Но мы понимали, что все эти данные позволяли профессору судить о границах психического расстройства больного.

Для профессора Ганнушкина как клинициста было характерным то, что он не переоценивал отдельные симптомы, характеризующие ту или иную форму болезни, их роль при установлении диагноза. Пациент был для него своеобразной книгой, каждая страница которой содержит что-то новое и важное. Он был неутомим в стремлении распознать сокровенный механизм психического заболевания больного.

Разборы больных на клинических конференциях были также далеки от какого-либо шаблона. Профессор старался беседовать с ними, как на амбулаторном приеме. В результате клиническая картина заболевания становилась ясной и для нас, студентов.

Наряду с воздействием словом, медикаментами, в клинике широко применялась трудовая терапия. И на наших глазах многие больные избавлялись от навязчивых идей. Посильный труд постепенно помотал им выйти из тяжелого состояния, и они возвращались к общественно-полезной деятельности.

— Умение беседовать с психическими больными, — говорил Ганнушкин, — дается не только знаниями, опытом, но и определенными данными врача-исследователя, иногда даже его интуицией. Есть очень опытные, знающие психиатры, которым расположить больных к себе не удается. Научиться этому можно, если психиатр будет вдумчиво и внимательно относиться к психическому больному, если он будет правдив и прост в обращении с больным. Лицемерие, ложь, слащавость больной не забудет и не простит врачу.

— Лучшие психиатры, — отмечал Петр Борисович, — Крепелин — немец, Маньян — француз, Корсаков — русский, были большими мастерами, прямо-таки художниками в деле разговора с больными, в искусстве получить от него то, что нужно для определения всех особенностей болезни…

При беседе с Ганнушкиным больной чувствовал и понимал, что общение с ним для профессора нечто большее, чем служебная обязанность, что рассказ больного интересен для Ганнушкина и даже увлекателен. Ганнушкин не скрывал своих чувств, он смеялся, сожалел, сердился, переживал все перипетии рассказа, и это располагало к нему больных, они полностью раскрывались в беседе с ним. Великий знаток человеческой души, чуткий, внимательный, необычайно простой, он неотразимо действовал даже на лиц, почему-либо недоброжелательно к нему настроенных. Не случайно личность Ганнушкина отражена в ряде художественных произведений. Ганнушкиным был навеян образ психиатра в романе Л. Леонова «Вор». С большой теплотой Петр Борисович описан в мемуарах артиста Михаила Чехова.

Мы, студенты, любили бывать в клинике, присутствовать на обходах, амбулаторном приеме и слушать лекции Ганнушкина. Лекции по психиатрии читались во вторую половину дня. В аудитории было уже темно. На кафедру ставилась лампа с зеленым абажуром. Профессор читал лекции, сидя в кресле. Голос у него был негромкий. Прежде чем показать и расспросить при нас больного, он вначале развивал некоторые общие положения, иногда вносил в беседу элементы дискуссии с противниками его взглядов.

Ганнушкин неоднократно подчеркивал на лекциях трудности в распознании психических болезней. Нет ни одной психической болезни, говорил он, которая в определенный период своего развития не находилась бы на грани между здоровьем и болезнью. Петр Борисович считал, что даже на пути своего нормального развития человеческая личность обыкновенно претерпевает коренные изменения и делается иной раз совершенно неузнаваемой. В течение долгой жизни человек может явиться перед нами последовательно в виде нескольких личностей, до такой степени различных, что, если бы каждая из фаз его жизни могла воплотиться в виде различных индивидов, которых можно было бы собрать вместе, они составили бы крайне пеструю группу, нередко держались бы противоположных взглядов или питали бы даже презрение друг к другу. Естественно, что при патологических условиях человеческая личность претерпевает еще более глубокие изменения.

На одной из лекций Ганнушкин попросил ординатора кратко изложить историю болезни одного пациента.