Призвание варяга (von Benckendorff)

Тетка внимательно смотрит на лицо юной девушки и с пониманием произносит:

— Сей Уллманис — купец и пират! Я же имею глаза…

Матушка невольно смеется в ответ:

— От ваших глаз ничто не может укрыться! Мы любим друг друга и он — славный малый, но…

Когда он садится выпить с друзьями, все их разговоры будут о ценах на порох в Гамбурге и Амстердаме, о новом оружии, о том, как визжали очередные католики, когда их резали после удачного абордажа… Когда же они вспоминают, как стонут пленные католички, мне приходится уходить — иначе меня вырвет!

А еще они бредят охотой, своими собаками, лошадьми, да меняют щенков на любовниц! К лошадям, да собакам их отношение лучше, — ими они не меняются…

Мой Карлис… Однажды он заснул крепким сном посреди "Гамлета"! А в антракте назвал в ложу дружков и они пили пиво, да обсуждали, каковы должны быть в постели актрисы, игравшие Гертруду с Офелией! А потом…

Я посмотрела на Карлиса и он в том не участвовал, но прочие сели играть. Играли они на то, кому из них после спектакля везти Гертруду, а кому — Офелию! Как они смеялись — "их ужинать"!

Я… Я ненавижу их! Господи, как же я ненавижу сих деревенских ослов! И… Я люблю Карлиса и понимаю, что он, в сущности, — такой же как все! И это разбивает мне сердце…

Первое время я думала, что весь этот порох с оружием — признак рьяного лютеранства и целостности натуры. Теперь же… Это — ужасно!

Тетка внимательно слушает, снимает с руки перчатку, подбирает снег с небольшого сугроба, скатывает из него снежок и идет, подбрасывая сей комочек в руке. Она вдруг улыбается:

— А у нас в Цербсте снегу порой наметало… Я любила играть в снежки. А ты?

Матушка теряется от таких слов, потом берет из рук Государыни твердый снежок и… почему-то нюхает его:

— Я тоже любила снежки… Мы играли в них с дедушкой. Он выезжал в кресле-каталке в наш сад к большому сугробу и… Мы с ним кидались, пока не помирали со смеху… Он очень любил снежки!

Иной раз я лепила снежок, иль поднимала снежок дедушки, а он пах камфорой — я растирала ему культю ноги камфорным спиртом… У нас с ним руки всегда пахли камфорой…

Лицо Государыни вдруг меняется. Она закусывает губу и лицо ее будто трясется. Затем она начинает рассказ:

"Я тоже любила снежки. Мой отец, верней — муж моей матери был генералом в армии Железного Фрица и редко когда навещал нас. Он был очень жадный, холодный и скупой человек. Я никогда не любила его… Зато я любила моего крестного.

Когда он приезжал к нам из Берлина — начиналось веселье! Он привозил с собой гору подарков: сладости, игрушки, обновки для меня, и для матушки… Много ли нужно вечно голодной и бедной принцессе для счастья? Крестный же и привозил в наш дом Счастье…

Потом он опять уезжал к жене и детям в Берлин и я оставалась его ждать… Летом мы играли с ним в мяч, а зимою в снежки… Однажды мы с ним слепили такую большую снежную бабу, что она была ростом с крышу! Когда приехал муж моей матери, он разозлился — баба мешала подъехать к крыльцу и он приказал разломать ее…

И тогда матушка сказала ему:

— Сломай ее сам, коли смелый!

Я впервые увидела — насколько мать его презирала… А он вдруг испугался, замахал на нее руками и баба простояла у меня под окном до самой весны. Она почернела и принялась оседать, когда снова приехал крестный и мы с ним вместе разломали дурацкую статую…

Перемазались тогда… И смеялись до колик…

А потом… Крестный привез большой торт и мы втроем ели его с подноса — ложками, точно свиньи… А мама с отцом кормили друг друга тортом с ложечки, очень смеялись, да измазались тортом. Я так смеялась, глядя на них, а потом…

Мы запивали торт — кофе. Черным и горьким кофе. И я, поднеся чашку к губам в очередной раз, увидала в кофе — свое отражение. А перед глазами — как раз крестный целовал мою мать…

У меня помутился рассудок… Я увидала перед собой два похожих лица. Слишком похожих, чтобы это было случайным! И сразу мне пришло в голову, что крестный всегда приезжает тогда, когда муж моей матери покидает наш замок. Верней, крестный всегда присылает письмо и сей человек сразу же едет в командировку…

Я поставила чашку на стол и не могла смотреть на отца. А он вдруг будто почуял мое настроение, встал со своего места и вместе со стулом подсел вдруг ко мне.

Он провел рукою по моей голове и спросил:

— Ты знаешь, что мы двоюродные с твоей матерью?

В груди у меня что-то сжалось, и я прошептала:

— Знаю, папочка…

У отца перехватило дыхание. Он поцеловал меня в обе щеки и:

— Я… Мы пытались бежать из дому… Ни в одной германской стране нас не приняли. По германским законам мы — брат и сестра и не имеем права на брак. А твоя мать была уже тобой в тягости…

Тогда я купил ей мужа, страну и королевский престол… И я хочу, чтоб самая старшая из моих дочерей была — Счастлива. И я сделаю все, чтоб и у тебя была — пусть крохотная, но — Империя и царский венец! Ты — веришь мне?!

Я вцепилась в отца руками, я облилась слезами, ибо мне стало так хорошо, сладко и больно в его объятиях… И я прорыдала:

— Я верю тебе, папочка…