Про/чтение (сборник эссе)

Кем был для меня Страшевич? Тем же, кем для многих их нас. Писателем исключительной силы и шарма, но гораздо больше — человеком мудрой, лучезарной доброты во времена, когда доброта «не в моде». Во времена, когда мы хищны, утонченно-эксцентричны, апокалиптически мрачны или хотя бы ядовито-ироничны. Он смотрел на всех, смотрел на нас так же, как на моряков-туристов из аистовых гнезд[394] в далеких портах Америки, на их легкомысленных любовниц, которым они жарили отбивные а-ля Радзивилл, на эмигрантов всех мастей и на польский мир в Польше — смешные старички, реакционная деятельность которых — склеивание рамок из крылышек тропических бабочек, присланных теми самыми моряками, — заставляла милицию ставить «жучки». Начальник госбеза, знающий наизусть Сенкевича и рьяно и боязливо стирающий в Рождественский сочельник грубые надписи о Сталине в уборных, — даже его Страшевич изображает дружелюбно. Кто до него так по-человечески взглянул на порванный, разорванный надвое мир?

Этот улыбчивый писатель оставил душераздирающие страницы о нашей судьбе, сцены, словно спрятанные между неожиданными веселыми приключениями своих героев. Но даже жестокие и мрачные пьесы Беккета не причиняют такой боли, как рассказ о маленькой Юзе, которую Костек, будущий моряк и пройдоха, нес в Польшу, кормил краденой картошкой и похоронил в чужой земле, в неглубокой могиле, вырытой перочинным ножом.

Я встречал мало писателей, настолько похожих на то, что они пишут, — то же неусыпное внимание, полное отсутствие эгоцентризма, та же улыбка и доброта. Я с раздражением, почти с презрением думаю о писателях, недооценивающих такую доброту, с презрением к их глупости (Es gibt viele Arten Dummheit und die Gescheitheit ist nicht die beste davon

[395]), потому что они недооценивают эту редкую жемчужину, поскольку жемчуг уже не в моде. Глупы и комичны писатели, вставшие на ходули, чтобы всех удивить, кто очаровывая, кто возмущая, не желая помнить, что все это — НИЧТО: pulvis, cinis et nihil[396].

Nihil перед лицом смерти, которая ЕСТЬ и которую мои современники в упор не хотят замечать.

И еще я не могу здесь не вспомнить с сердечным поклоном «пани из киоска», главного товарища и жену Чеслава, стоящую сегодня у его свежей могилы.

Пусть Господь даст самому человечному из наших писателей Вечный Свет.

26. «Заплести косу»

Корнель Кшечунович, бывший командир 8-го уланского полка и историограф того же полка, прислал мне изданную за свой счет книгу о друге[397]. Этим другом был Леон Сапега, летчик, кавалерист (офицер 8-го полка), путешественник, солдат АК, погибший в 1944 году от ранения осколком гранаты.

Большое достоинство этой книги — в ее добросовестности в каждой детали, без намека на так популярные сегодня в Польше vie romancée[398] — это книга-свидетельство.

Она свидетельствует не только о событиях (самой художественной получилась глава VI — 1920 год, бои кавалерии, прикрывавшей отступление польских войск с Украины), но и о ментальности лучших представителей того слоя, к которому принадлежали покойный Леон Сапега и Корнель Кшечунович.

Автор начинает с генеалогии рода Сапега, перечисляет тех, кто пал в борьбе за Польшу со времен с Барской конфедерации и Наполеоновских войн, восстаний и вплоть до двадцатого года и последней войны.

Описывается молодость Леона, его служба в авиации и в австрийской, а затем в польской кавалерии (Сапега был ранен в 1920 году в боях 8-го уланского полка), его общественная работа, депутатский срок, путешествия в Африку, тюрьма гестапо, АК и смерть от ран во время наступления Красной армии. Сложно представить себе более солдатскую и одновременно более «сенкевичевскую» по стилю книгу.

Отмечая в предисловии влияние повстанческой традиции, которое он испытал с детства, в частности, благодаря Дмитро Бояньскому, кучеру, пришедшему в его семью из сапеговского Красичина («когда мы, панич, пойдем на восстание?») и сделавшему автора книги «пламенным солдатом и патриотом», Кречунович добавляет: «Тогда я читал „Огнем и мечом“, воображал великолепные батальные сцены, но не мог предположить, что мне будет суждено пережить этот роман наяву в 1920 году».

Войнушка! Войнушка![399]

Когда в конце книги он пишет о смерти Иоанны Бельской, урожденной Сапеги, племянницы Леона, и ее мужа, убитых в 1965 году в провинции Киву в Конго, на плантации, основанной Леоном, то добавляет: «Они погибли на посту на новых, сколь же далеких Диких Полях», — и это еще один среди многих взгляд на современность глазами Сенкевича.

* * *

Множество противоречивых мыслей пробудила во мне эта книга, написанная сердцем, множество воспоминаний, заглушенных позднейшими событиями. Удастся ли мне здесь хоть отчасти их набросать?