Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)

Голова ея опустилась на руку; она не слыхала шороха за дверями и взглянула тогда только, когда дверь раствори насъ и въ комнату вошла Стина съ робкимъ пытливымъ взоромъ, съ радостно-смущеннымъ выраженіемъ на покраснѣвшемъ отъ слезъ лицѣ,-- взошла и оглянулась на кого-то, стоявшаго позади нея. Цецилія вздрогнула отъ какого-то предчувствія, у ней прилила кровь къ сердцу. Кто же могла быть эта темная фигура въ коридорѣ, какъ не тотъ, по комъ она такъ безмѣрно тосковала, чьего прибытія ждала съ такой же надеждой и любовью, съ какими вѣрующій ждетъ чуда.-- И онъ былъ тутъ, потому-что любилъ ее; а все-таки, все-таки! этого не могло, этому не слѣдовало быть; и ея полуоткрытыя руки опять опустились и отвѣчали на пожатіе его рукъ только трепетомъ.

-- Гдѣ Гретхенъ?

Они подошли къ постели малютки; добрая Стина уже опередила ихъ. Блѣдныя щечки раскраснѣлись, сильнѣе дрожали ручки; боязливый взоръ Цециліи говорилъ то, что она высказала дрожащими устами только въ сосѣдней комнатѣ: "Если она умретъ, я убила ее".

-- Она не умретъ, возразилъ Готтгольдъ;-- но и ты не рѣшайся ни на какія насильственныя мѣры; перестань бороться одна, не отвергай моей помощи, какъ ты это до сихъ поръ дѣлала.

-- Для того чтобъ увлечь тебя, тебя невиноватаго въ этомъ несчастіи, въ погибель! я и такъ уже слишкомъ много это дѣлала, но продолжать это -- никогда!

-- Что называешь ты продолжать, Цецилія? Я люблю тебя -- этимъ все сказано, этимъ оба наши существованія заключены въ одинъ и тотъ же кругъ. Что могла бы ты вынести, чего я не вынесъ бы съ тобою? да и не стало ли самое твое прошлое моимъ? не всегда ли оно было моимъ? не жило ли все это постоянно въ душѣ моей въ видѣ какого-то робкаго, неяснаго предчувствія и не набрасывало ли оно мнѣ завѣсу на самую свѣтлую жизнь? Да, Цецилія,-- обдумавъ это, я долженъ сказать: Слава Богу! слава Богу, что завѣса разорвана, что жизнь лежитъ передо мною, какова она есть, хотя бы даже всевозможныя затрудненія и препятствія и грозили вполнѣ преградить намъ дорогу. Мы побѣдимъ ихъ. Если я когда либо въ этомъ сомнѣвался, то теперь уже не сомнѣваюсь,-- теперь, когда ты возвращена мнѣ.

Сидя подлѣ нея, онъ наклонился къ ея уху и шепталъ едва слышно; но она понимала всякій звукъ -- и всякій звукъ рѣзалъ ей по сердцу.

-- Мнѣ, Цецилія, мнѣ. Ты убила бы не только себя и своего ребенка, ты убила бы и меня. Такъ котъ, если какой нибудь голосъ, который ты на вѣки должна считать святымъ, въ правдивости котораго ты никогда не должна имѣть ни малѣйшаго сомнѣнія, взывалъ къ тебѣ: живи! то ты живешь именно для меня, потому-что безъ меня, Цецилія, ты уже не можешь жить.

-- Но не съ тобою! вскричала Цецилія, ломая руки.-- Нѣтъ, не гляди на меня такъ вопросительно и съ такимъ упрекомъ твоими полными любви глазами, ты добрый, милый Готтгольдъ! Вѣдь я все желала бы сказать тебѣ, но не могу; быть можетъ женщинѣ, такой, которая въ полномъ смыслѣ слова была бы женщиной, мнѣ не нужно было бы говорить,-- она и такъ поняла бы меня.

-- Ты не любишь меня такъ, какъ должна бы любить человѣка, отъ котораго могла бы принять и приняла бы всякую жертву, потому-что для любви не существуетъ жертвъ,-- для истинной любви, той, которая все терпитъ и все выноситъ; а твоя любовь не истинная!

Онъ сказалъ это безъ горечи; но онъ тяжело дышалъ, а губы его дрожали.

-- Не права ли я, что даже одаренный самыми нѣжными чувствами, самый лучшій мужчина не можетъ понять насъ? возразила Цецилія, склоняясь къ Готтгольду и откидывая ему волосы съ его пылающаго лба. На ея чудныхъ губахъ, въ темныхъ глазахъ ея заиграла на минуту та полная невыразимой прелести улыбка, которая являлась иногда Готтгольду въ мечтахъ, словно околдовывала его на цѣлый день и заставляла снова и снова мечтать о себѣ. Но это продолжалось одинъ мигъ; она исчезла; прежняя глубокая задумчивость опять осѣнила каждую черту прелестнаго лица и звучала въ голосѣ.

-- Истинная любовь! Смѣетъ ли женщина, пережившая то, что пережила я, даже произносить эти слова? Истинная любовь? Развѣ ты назвалъ бы ее такъ, еслибъ я...

Она вдругъ прервала рѣчь, встала, подошла къ окну, опять вернулась назадъ и сказала, остановясь со сложенными руками передъ Готтгольдомъ:-- еслибы я продолжала помогать его алчности, еслибы я дольше позволяла продавать себя и своего ребенка, еслибы ты долженъ былъ отдать до послѣдней копѣйки все твое состояніе, чтобы выкупить насъ...

-- Ты могла сдѣлать это и не сдѣлала! вскричалъ Готтгольдъ въ горестномъ волненіи.

-- Я могла и не сдѣлала этого, возразила Цецилія;-- но конечно не потому, чтобы у меня хоть на мигъ явилось сомнѣніе, что ты не задумываясь отдашь все, все; -- такое сомнѣніе немыслимо въ женщинѣ, которая знаетъ, что она любима; развѣ въ подобномъ случаѣ она не пошла бы просить милостыни для любимаго ею человѣка? но -- все это напрасно, Готтгольдъ! я никогда больше не произнесу этихъ словъ. О, какъ тяжко горе, которое лишено даже благодѣтельной возможности высказаться и терзаетъ душу нѣмыми муками!