Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)

Море еще не улеглось послѣ бури; но передъ закатомъ, солнце опять уже озаряло темныя волны тамъ и сямъ дрожащими лучами. Теперь въ темной синевѣ неба загорѣлись мало по малу звѣзды. Готтгольдъ глядѣлъ на нихъ, и потомъ снова обратилъ глаза на тихое лицо старика, подлѣ котораго онъ сидѣлъ подъ защитой толстыхъ стѣнъ приморскаго дома. Возлѣ нихъ мерцалъ черезъ окно свѣтъ фонаря, который, съ тѣхъ самыхъ поръ какъ кузенъ Бослафъ жилъ въ этомъ домѣ, горѣлъ тамъ каждую Божію ночь; будетъ горѣть и послѣ, когда смерть закроетъ ему глаза. Для этого самаго онъ и совершилъ путешествіе въ Зюндинъ -- первое съ тѣхъ поръ какъ, шестьдесятъ пять лѣтъ тому назадъ, онъ возвратился изъ Швеціи, да ужь конечно и послѣднее. Ему таки надо было преодолѣть себя, чтобъ отказаться за столько дней отъ своихъ отшельническихъ привычекъ и снова вмѣшаться въ людскую толпу. Но такъ было нужно;-- ему не слѣдовало раздумывать объ томъ: легко ли ему это будетъ или трудно. И вотъ онъ пустился въ путь съ молодымъ Карломъ Петерсомъ, сыномъ своего стараго друга,-- изъ Зюндинѣ, шесть дней кряду, каждое утро являлся къ господину президенту, и каждый разъ ему отказывали, потому-что господинъ президентъ, какъ говорилъ камердинеръ, очень занятъ; а напослѣдокъ этотъ камердинеръ сказалъ ему грубымъ тономъ, чтобы онъ больше и несмѣлъ приходить. Но въ эту самую минуту президентъ вышелъ изъ кабинета и, увидивъ старика, ласково спросилъ его: кто онъ такой и что ему нужно. Тутъ кузенъ Бослафъ разсказалъ обходительному сановнику, что зовутъ его Бослафъ Бенгофъ и что онъ былъ другомъ Мальте фонъ Криссовица, вонъ и портретъ его виситъ на стѣнѣ, вѣдь онъ, кажись, приходится прадѣдомъ президенту,-- а потомъ разсказалъ свою просьбу. Дѣйствительно, покойный Мальте фонъ Криссовицъ былъ однимъ изъ шести молодыхъ господъ, что были судьями въ состязаніи между Богиславомъ и Адольфомъ Венгофами,-- и президентъ слышалъ еще въ молодости эту знаменитую исторію отъ своего отца, а отецъ слышалъ ее отъ дѣда, а дѣду-то разсказывалъ ее прадѣдъ. Ему казалось просто сказкой, что герой этой исторіи еще живъ,-- что это тотъ самый старикъ, который сидитъ съ нимъ рядомъ на диванѣ; онъ позвалъ свою жену и дочь, представилъ ихъ ему и уговаривалъ его остаться обѣдать. Всѣ были такіе добрые и ласковые, а -- что главнѣе всего -- на прощаньи президентъ далъ ему свое графское слово, что то доброе дѣло, объ которомъ старикъ просилъ его, станетъ съ этихъ поръ его собственнымъ дѣломъ.

-- На этихъ же дняхъ, сказалъ дядя Бослафъ,-- здѣсь передъ домомъ, на высокомъ фундаментѣ изъ прибрежныхъ камней, будетъ устроенъ маякъ, и свѣтъ его будетъ хватать еще на милю дальше, чѣмъ свѣтъ моей лампы. Карлъ Петерсъ назначенъ смотрителемъ и будетъ жить со мной въ приморскомъ домѣ, который теперь уже будетъ служить караульней, а послѣ моей смерти перейдетъ въ собственность правительства. Теперь съ моихъ плечь спала великая забота. Мнѣ ужь не нужно больше, когда я утромъ гашу лампу, говорить: "будешь ли ты въ силахъ сегодня вечеромъ опять ее зажечь?"

Старикъ замолчалъ; громче трещало знамя на конькѣ береговаго дома; громче журчали волны между прибрежными каменьями. Готтгольдъ съ благоговѣйнымъ почтеніемъ смотрѣлъ на высокую фигуру девяностолѣтняго старика съ бѣлыми какъ серебро волосами, въ груди котораго сердце все еще такъ горячо билось для людей -- для бѣдныхъ мореходцевъ и рыбаковъ, которыхъ онъ никогда даже не видалъ, про которыхъ онъ только и зналъ, что они плывутъ тамъ, въ темную ночь, невидимые даже для его зоркаго глаза,-- и пока видятъ свѣтъ, держатся дальше отъ опаснаго берега, какъ ихъ учили тому ихъ отцы и дѣды. И этотъ старикъ, жившій только для другихъ, чья жизнь была посвящена любви къ людямъ, отъ которыхъ онъ не требовалъ и не ждалъ ни взаимной любви, ни благодарности,-- сегодня рисковалъ своею жизнію, чтобы снасти его, а онъ едва ли и желалъ-то этого; вѣдь жизнь его была такъ безотрадна -- онъ любилъ и не былъ любимъ. Что сказалъ бы про это старикъ? Да и понялъ ли бы еще онъ, при безграничности своей самоотверженной любви, такую своенравную и эгоистическую страсть?

-- Это было моей единственной заботой, началъ опять дядя Бослафъ,-- правительство сняло ее съ меня; есть у меня еще другая, но эту-то ужь никто не можетъ снять съ меня.

-- Вы говорите объ ней -- объ Цециліи? спросилъ Готтгольдъ съ бьющимся сердцемъ.

-- Да, отвѣчалъ старикъ,-- объ ней, объ Ульриковой правнучкѣ, которая во всемъ такъ похожа на свою прабабушку, только еще несчастнѣе ея. Будь моя воля, не вышла бы она замужъ за этого человѣка, но вѣдь они въ грошъ не ставили моихъ совѣтовъ.

Со старикомъ вдругъ сдѣлалась какая-то странная, ужасная перемѣна. Высокая его фигура опустилась, словно вся сила покинула его; низкій и еще за нѣсколько минутъ передъ этимъ такой сильный голосъ дрожалъ, когда послѣ короткой паузы, которую Готтгольдъ не смѣлъ прервать, старикъ продолжалъ: