Готтгольдъ приподнялся съ мѣста, изъ груди у него вырвался громкій стонъ; потомъ онъ опять опустился въ глубину экипажа, браня себя, зачѣмъ онъ вызываетъ такіе страшные призраки. Вѣдь это-то ужь изъ всего самое невѣроятное! Какое бы средство онъ ни употребилъ вчера ночью, чтобы сломить гордость этой гордой женщины -- онъ побѣдилъ, онъ можетъ быть доволенъ. А если онъ и не доволенъ -- вѣдь онъ, хитрый, зналъ теперь тайну дѣлать золото; а какъ скоро онъ можетъ опять придти въ такое положеніе, что ему понадобится прибѣгать къ этому искусству -- это показалъ сегодняшній вечеръ.-- Куда дѣвается вода, которую ты льешь между пальцами? куда дѣвается золото, что ты даешь игроку? Да, кузенъ Бослафъ былъ правъ!
Но чѣмъ больше Готтгольдъ старался убѣждать себя, что всѣ эти ужасныя вещи невѣроятны, даже совсѣмъ невозможны, тѣмъ явственнѣе вставали онѣ передъ его глазами. Онъ видѣлъ, какъ тотъ крадется къ ней въ комнату, тихонько отворяетъ дверь и проскользаетъ къ ея кровати. Боже мой, что это? онъ явственно слышалъ какъ кто-то, съ выраженіемъ смертельнаго страха въ голосѣ, кличетъ его по имени...
Это не болѣе какъ обманъ его напряженныхъ чувствъ; просто какая нибудь сова слетѣла съ башни, и не слышно пронесясь надъ самой его головой, закричала съ испуга. Это, или что нибудь въ такомъ же родѣ.
Безъ сомнѣнія; но только фантазія тѣмъ не менѣе усердно продолжала свою ужасную игру; изъ протяжныхъ завываній бушующей надъ пустошью бури, изъ шелеста дроковыхъ кустовъ по сторонамъ, изъ скрипа съ трудомъ подвигавшагося экипажа, изъ фырканья выбивавшихся изъ силъ лошадей, она рождала призрачные звуки, слагавшіеся въ страшныя слова,-- звуки и слова, какіе могутъ только шептать тѣ привѣднія, что выскользнули изъ сѣрочорнаго сумрака каменныхъ глыбъ, по правую сторону экипажа, на пригорокъ, или тѣ что носятся тамъ внизу на лѣво въ непроницаемомъ мракѣ надъ холоднымъ болотомъ.
Дорога уже нѣсколько времени шла въ гору, Готтгольдъ разсчитывалъ, что они уже на самомъ верху, какъ вдругъ лошади захрапѣли и остановились.
-- Это что такое? спросилъ Готтгольдъ.
Генрихъ Шеель отвѣчалъ только двумя свистящими ударами кнута, лошади тронулись съ мѣста, но сейчасъ же опять остановились, храня безпокойнѣе прежняго и пятясь, такъ что экипажъ подался нѣсколько назадъ, внизъ.
-- Проклятыя клячи! вскричалъ Генрихъ Шеель по правую сторону экипажа.
-- Тебя спрашиваютъ или нѣтъ? Что тамъ такое? вскричалъ Готтгольдъ, приподнявшись съ мѣста.
-- Да ровно ничего, прокричалъ Генрихъ,-- сидите спокойно. Проклятыя клячи! чуточку бы только понатужиться! а вотъ я подсоблю имъ! сидите спокойно, мы сію же минуту будемъ на верху. Ахъ ты, проклятый кнутъ!
Генрихъ, хлеставшій до сихъ поръ, какъ сумасшедшій, лошадей, вдругъ куда-то исчезъ; испуганныя лошади сдѣлали еще скачка два впередъ -- вдругъ экипажъ нагнулся на бокъ налѣво -- больше и больше -- какъ молнія мелькнула у Готтгольда мысль, что если экипажъ опрокинется, онъ скатится на шестдесятъ футовъ внизъ въ болото -- онъ положилъ уже руку на спинку экипажа, чтобы спрыгнуть направо... А товарищъ-то? онъ не желаетъ спастись безъ него. Но ассесоръ лежитъ какъ убитый, не не шелохнется. Онъ схватилъ его, чтобъ броситься вмѣстѣ съ нимъ изъ экипажа. Поздно! Глухой трескъ, шумъ, словно разверзлась сама земля, чтобъ поглотить разомъ и и экипажъ и коня и человѣка,-- свистъ и завываніе вѣтра въ ушахъ -- страшный ударъ, паденіе, скатываніе, толчокъ, а тамъ -- все миновалось.
XXII.
Въ большой уютной комнатѣ подлѣ конторы сидѣли при матовомъ свѣтѣ великолѣпной лампы -- дружка этой лампы горѣла на столикѣ подъ зеркаломъ въ глубинѣ комнаты -- Отилія Вольнофъ и Альма Селльенъ. Оттилія была занята какимъ-то изящнымъ рукодѣльемъ, между тѣмъ какъ Альма сидѣла сложа руки, прислонившись къ углу дивана. Передъ дамами поднималась искусно освѣщенная картина Готтгольда, изображавшая видъ Доллана. Она была поставлена на стулѣ съ высокою спинкою, и Альма бросала на нее но временамъ томные взоры. Она хотѣла, вслучаѣ если эти господа пріѣдутъ сегодня вечеромъ, сдѣлать Готтгольду пріятный сюрпризъ, показавъ ему, что она интересуется его произведеніемъ, и но ея-то просьбѣ сняли картину со стѣны и поставили здѣсь.
-- Боюсь только, чтобъ она какъ нибудь не упала и не попортилась, сказала Оттилія;-- и кромѣ того -- я вовсе не увѣрена, что эти господа возвратятся сегодня вечеромъ.
-- Не знаю, что общаго между возвращеніемъ этихъ господъ и моимъ желаніемъ насладиться искусствомъ, возразила Альма, осѣняя рукою глаза и разсматривая картину съ удвоеннымъ повидимому интересомъ.-- Какъ могучи эти буки тутъ на передней части картины! какъ привольно взору на второмъ планѣ, какъ сладко покоится онъ тамъ, чтобы, потомъ съ наслажденіемъ перейти на эту бурую степь налѣво, или же тоскливо носиться по этой чудной голубой морской дали. Да, онъ дѣйствительно великій художникъ!
Оттилія засмѣялась:-- Ты скажешь ему все это?
-- Почему же нѣтъ? возразила Альма,-- я готова отдать должное всякому.
-- Въ особенности если этотъ "всякій" -- такой привлекательный человѣкъ, какъ І'оттгольдъ?