Елена Сергеевна не сводила с Валерки восхищённых глаз. Слушала его с таким вниманием, будто всё, что он говорил, было ей в диковинку. В душе у Дуньки заворочался червячок ревности. Перехватив её тревожный взгляд, Елена Сергеевна улыбнулась, кивнув в сторону Валерки:
— Вот если бы все папы нам так помогали, в кабинете был бы такой уют! Правда, Дуняша?
Дунька вспыхнула от гордости за отчима, но прикусила губу, понаблюдав за Еленой Сергеевной. Видела — Валерка учительнице нравится. Ещё бы! Мышцы под футболкой так и играют. И чёрные усики ему тоже очень к лицу. Но особенно красивыми были продолговатые серые глаза. Излучающий доброе спокойствие Валеркин взгляд, казалось, мог без труда проникнуть в любую душу. Не зря баба Зоя говорит, что глаза человека отражают всю его суть. Вот Дятла взять… Никогда в лицо человеку прямо не смотрит. Не зрачки, а бегающие буравчики.
А у Шмыги они из-под прикрытых век видны только наполовину.
И снова Елена Сергеевна улыбается Валерке. И при этом аж светится вся! Только этого не хватало! Быстро подошла к отчиму, цепко взяла его под руку и выразительно уставилась на Елену Сергеевну. Та, видимо, поняла её немые намёки. Опустила глаза, отошла к учительскому столу. Только тогда Дунька облегчённо вздохнула, стряхнув с плеч напряжение.
Конечно, Елена Сергеевна эффектнее мамы. И стрижка модная, и брюки вон как ей идут. К тому же как-никак учительница. А мать на своей автозаправочной станции сидит, как в собачьей будке. В туфлях на каблуке, как Елена Сергеевна, на работе не ходит. Свитер да юбка — вот и весь прикид. И стало обидно за маму. Баба Зоя, конечно, права: им с матерью за Валерку крепко держаться надо. Права она и в том, что «хорошие мужики на дороге не валяются».
Уборка длилась около двух часов. Дунька выкладывалась по полной: намывала полы, таскала из туалета вёдра с водой, выгребала мусор из школьных столов. Валерке тоже помогала: и гвозди подаст, и молоток, и уровень подержит. Он лукаво так посмеивался, а потом легонько щёлкнул по носу. Мамаши, наблюдая за ней, знай похваливали. Но Дуньку их льстивые похвалы не трогали. Ещё свежо было в памяти то злосчастное родительское собрание. Уж больно быстро они, эти взрослые, перекрасились: из чёрных и задиристых стали белыми и пушистыми.
Дунька лишь искоса бросала взгляды на мать Руслана. Та держалась от других мамочек особняком, в шуточные разговоры их не вступала, но прислушивалась с улыбчивым интересом. И главное, форса в ней не было. Не смотри, что врач. Тёмно-синий спортивный костюм, косынка на голове, обхватывающая сзади длинные волосы. Никакой косметики. Утончённые черты лица её ничего общего с внешностью Руслана не имели. Родственное сходство выдавал только взгляд, полный какого-то редкого в людях независимого достоинства.
А когда все готовы были расходиться, Елена Сергеевна стала перед Валеркой так расшаркиваться, что Дунька, не выдержав, ухватила отчима за рукав со словами:
— Ну ладно, всё! Пошли, пап, домой! Нас мама ждёт!
Все враз притихли, провожая их изумлёнными взглядами. И дома тоже демонстративно продолжала Валерку называть «папой». Мать с отчимом многозначительно переглядывались, но делали вид, что ничего особенного не произошло. Всё в порядке вещей. А когда Дунька наконец «уклёкалась спать» (как любит говорить баба Зоя), к ней в комнату постучал Валерка. Присев к Дуньке на постель, погладил по плечу:
— Знаешь, Дуняша, мне так приятно, что ты меня папой зовёшь! Спасибо тебе! Можно и я буду… — тут он замялся, — ну… тоже дочкой тебя звать, а?
Дунька согласно мотнула головой. И с улыбкой повторила бабы-Зоину излюбленную поговорку:
— «Хоть горшком назови, только в печь не ставь!»
Валерка юмор принял, расхохотался и чмокнул её в щёку.
— Лады! Спи, дочка, спокойной тебе ночи!
У Дуньки от этих его слов душа стала таять, как сосулька в тёплый апрельский день. И от слёз в глазах защипало. Шмыгнув носом, она зарылась лицом в подушку. И, счастливая, уснула.
Но счастье, как это точно знает баба Зоя, словно погода, переменчиво. Над головой стали сгущаться какие-то тучи. Дунька чувствовала это кожей. Так бывает. К примеру, вроде всё хорошо: и солнышко светит, и птички поют, а внутри какое-то беспокойство, которое не проходит даже ночью, заставляя испуганно спрыгивать с постели и бормотать что-то несвязное. Почему-то стала бояться по вечерам выходить на улицу, куда тянуло раньше, как магнитом. Зная злопамятность Дятла, удивлялась его поведению. Не подходит к ней, не грозит, других парней на неё не натравливает. Неужели так пинка Валеркиного испугался? Не похоже. И бдительности не теряла. На задворки к старшим парням не бегала, хапчики не клянчила, по улицам в поиске приключений, как это обычно бывало раньше, не шастала. И всё же в беду попала.